Даниил Лучанинов
СУДЬБА ГЕНЕРАЛА ДЖОНА ТУРЧИНА
Роман
Ирине Владимировне — жене, другу, помощнику.
ПРОЛОГ, КОТОРЫЙ МОЖЕТ БЫТЬ И ЭПИЛОГОМ
Хмурым, дождливым днем 1901 года по улицам Анна, провинциального города штата Иллинойс, двигалась похоронная процессия. Преодолевая шум проезжающих экипажей и звонкие выкрики мальчишек-газетчиков: «Англо-бурская война! Успешные действия буров!», наплывали строгие, мрачные такты траурного марша. Слышно было, как фальшивит, забегая вперед, валторна. Играла военная музыка. Прохожие останавливались посмотреть. Остановились на грязном тротуаре и два почтенных джентльмена — один высокий, худой, в стэтсоновской шляпе, другой низенький, толстенький, в котелке.
Им было видно, как постепенно приближается процессия, возникая из тумана, затянувшего глубину улицы. Впереди, желтея медью мокрых труб и вышагивая с торжественной медлительностью, шел военный оркестр. За ним солдаты-артиллеристы вели под уздцы четверку сытых, попарно запряженных лошадей, везущих пушечный лафет с простым дубовым гробом, на котором подрагивал и колыхался от толчков большой металлический, окрашенный в ядовито-зеленый цвет венок с черными лентами. Следом шла высокая, сгорбленная, скромно одетая старая дама в трауре. Поддерживаемая под руку седоусым мужчиной, она брела, спотыкаясь, наверно не видя ничего, кроме гроба на орудийном лафете. Порой старуха приподымала подол длинного черного платья, опасаясь его замарать, но, тут же, видно, забыв, вновь отпускала волочиться по грязи. Дождь иссяк, последние капли срывались с полей промокшей дешевой шляпки.
Затем, стараясь не расстраивать рядов, большой колонной шли седовласые люди с выправкой, которая чувствовалась и под штатской одеждой. Среди белых лиц мелькали темные, негритянские.
— А много народу провожают, — проворчал себе под нос высокий джентльмен. — И негры даже... Не знаете, кого хоронят, сэр? — задал он соседу обычный в таких случаях вопрос.
— Старого Джона, музыканта, — ответил тот, что был пониже.
— Это который выступал в ресторане «Золотой тюльпан»?
— Да.
— На скрипке пиликал?
— Да.
— Но позвольте, сэр, хоронят военного.
— Они был военным. И даже, говорят, генералом был.
— Генералом? — поднял брови высокий джентльмен.
— Да.
— Старый Джон — генерал?
— Да, сэр, генерал! — уже не скрывая удовольствия и от того, что может сообщить такую новость, подтвердил низенький джентльмен. — Видите, всё старые вояки провожают.
— Чудеса! — пробурчал высокий.
Низенький джентльмен подозвал пальцем пробегавшего мимо белоглазого негритенка-газетчика, купил у него свежую газету, где сообщалось об успехах буров, развернул перед собой и, просматривая на ходу, пошел дальше. Высокий постоял еще с минуту, глядя вслед тающей в тумане похоронной процессии, недоуменно покачал головой и зашагал в противоположном направлении.
Книга первая
НЕМЫТАЯ РОССИЯ
Я видел рабскую Россию:
Перед святыней алтаря,
Гремя цепьми, склонивши выю,
Она молилась за царя.
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО
1852 год. Санкт-Петербург. Академия Генерального штаба.
Вдоль беломраморного конференц-зала, под коринфскими капителями высоких колонн, протянулся ровный строй выпускников, завершивших наконец свои занятия. Одеревенелые офицерские лица по команде: «Смирно! Глаза налево!» — были обращены к распахнутым настежь белым двустворчатым дверям. В длинной неподвижной шеренге разномастных мундиров терялся парадный мундирный фрак артиллериста секунд-майора Турчанинова. Высокий твердый галунный воротник резал ему шею, ладонью он придерживал на боку саблю, каблуки были сдвинуты. Рядом с ним в такой же позе, с выпяченной грудью, с повернутой к двери головой — Турчанинов видел лишь загорелую щеку с торчащим черным усом, — застыл князь Кильдей-Девлетов, роскошный, расшитый золотом лейб-гусар в спадающем с левого плеча доломане сургучного цвета.
За гусарским доломаном виднелся малиновый нагрудник полковника-преображенца. Дальше — белый мундир конногвардейца. Остальные выстроившиеся однокурсники уже терялись из глаз.
Не шевелясь, почти не дыша, смотрели офицеры на появившуюся в зале группу военных. Царь! Прибытия его долго с волнением ожидали, и вот теперь он приехал, сопровождаемый свитой.
В напряженно-почтительной тишине отчетливо раздавались шаги нескольких человек, среди которых выделялась твердая, пружинящая поступь самого царя. Статный, высокий — значительно выше окружающих, — с отменной выправкой, Николай Первый шел вдоль строя, неясно отражаясь в зеркально натертом желтом паркете, и всматривался в застывшие лица офицеров. Левой рукой прижимал к себе снятую шляпу с плюмажем, правая заученным движением была заложена за борт длинного сюртука с пышными золотыми эполетами, между третьей и четвертой пуговицей...
...Однажды уже довелось Турчанинову видеть царя. Давно это было.
Летом стояли они в лагерях, недалеко от Петергофа, весь кадетский корпус. Ряды палаток белели среди молодой березовой рощи. Как-то на заре, часа в четыре, их поднял горнист: тревога! Труба еще выводила зловещие рулады в холодноватом утреннем воздухе, когда они, не понимая спросонья, что случилось, поспешно натягивали белые штаны, застегивали широкие выбеленные ремни, надевали черные клеенчатые кивера, в которых голове летом было жарко, а зимой холодно.
Их построили шеренгами по восемьдесят человек и, под звуки флейт и барабанов, повели через широкий, седой от росы луг. Мальчишки самозабвенно отбивали шаг по мокрой траве и держали равнение, как их учили.
Впереди за камышом блеснула неширокая речка, над розово-сизой водой дымился легкий пар. Пестрая группа военных стояла на обрывистом противоположном берегу, среди них выделялся ростом и осанкой один — в надетой набекрень шляпе с плюмажем, в тугих белых лосинах. «Государь, государь!» — не шепотом, общим дыханьем пронеслось по рядам. Турчанинов увидел незнакомые мундиры, красные и белые, турецкую феску с тяжелой кистью... Окруженный иноземными послами и генералами, государь следил с того берега, как маршируют кадеты.
Офицеры вели свои роты прямиком к воде. Затрещал густой камыш. Не останавливаясь, продолжая отбивать шаг, как на параде, вся первая шеренга шагнула с илистого берега в реку; за первой шеренгой, не ломая строя, последовала вторая. Десятки согласно взлетавших ног с шумом разбрызгивали тихую розовую воду. Турчанинов почувствовал, как влажным плотным холодом сжало сквозь штаны колени, потом бедра...
— Довольно! Стой! — властно донеслось с того берега, — это, махнув белой перчаткой, крикнул царь.
Кадеты остановились. Промокшие до пояса офицеры скомандовали «налево кругом» и вывели роты обратно на берег.
В Петергофе их, переодевшихся в сухое, ожидал, по распоряжению государя, обед.
Это было как волшебный сон! Они сидели в царском дворце за длинными столами; похожие на министров, важные лакеи в придворных ливреях обносили их какими-то необыкновенными и очень вкусными кушаниями; в громадные раскрытые окна, выходящие в парк, слышен был влажный шум и плеск. Среди густой зелени виднелись десятки фонтанов, — белые, трепещущие, напоминали они султаны на шляпах; со всех сторон косо, вперехлест, били длинные струи, перекрещиваясь, точно рапиры.
А посреди большого, подернутого взволнованной рябью бассейна, стоя на скале, золоченый Самсон мускулистыми руками раздирал льву пасть, и из пасти устремлялся кверху стеклянно-белый осыпающийся столб воды, выше всех других.
Во время обеда откуда-то стали известны слова государя о кадетах. «Вот мое будущее воинство!» — якобы сказал он, обращаясь к иностранным послам и генералам. — Оно готово пойти за меня в огонь и воду».