Впереди показался идущий навстречу князь Илья — не виделись со вчерашнего дня.
Кильдей-Девлетов шел, опустив голову, заложив руки за спину, — задумался. Когда вскинул глаза, мрачный его взгляд удивил Турчанинова и заставил насторожиться: «Похоже, проведал».
— Что мрачен, Илья? — спросил он, сделав над собой усилие, чтобы улыбнуться.
При виде Турчанинова еще сильней охватило Кильдей-Девлетова сознание перенесенного унижения. Вдруг припомнилось, как Софи тогда, в парке, бросилась прямо к нему, Турчанинову, будто к своему защитнику, в котором была уверена и которого век знала, а он взял ее под руку и повел, торжествующий соперник...
— Я не желаю с вами разговаривать! — неслыханным для Турчанинова голосом ответил князь Илья.
Сердце у Ивана Васильевича сдавило. На мгновение ослабели ноги, зазвенело в ушах.
— Почему же это? — спросил он тихо, ощущая сильные толчки в груди, уже зная, что последует дальше.
— А потому, что разговариваю только с людьми порядочными! — закричал князь, потеряв власть над собой, — буйная кильдей-девлетовская кровь ударила в голову. — Вы бесчестный и двуличный человек!
Все поплыло перед глазами. Турчанинов стиснул нагайку, готовясь размахнуться и вытянуть по лицу, что красным пятном виднелось сквозь белесую дымку, — хлёстко вытянуть, по-казачьи. Но что-то разжалось в нем. С трудом переборов себя — все еще зудел в ушах тонкий комариный звон, — протяжно выдохнул воздух.
— Дальнейшую беседу, князь, мы продолжим в другом месте и на другом языке, — проговорил он хрипловато, стараясь соблюдать холодную учтивость, с какой полагалось держаться в таких случаях.
— В любое время! — ответил Кильдей-Девлетов, выкатывая побелевшие от бешенства глаза.
— Жду ваших секундантов.
— А я ваших.
Поклонились друг другу — теперь уже чопорно — и пошли каждый в свою сторону.
Только уже входя к себе в кабинет, поостыв малость, спохватился Кильдей-Девлетов. «Ч‑черт! Не надо было горячиться...»
Поздно спохватился князь, смекнув лишь теперь, что Турчанинову, меткому стрелку, чье мастерство он хорошо знал, принадлежит право первого выстрела, как лицу, которому нанесено оскорбление.
Все намеченные Иваном Васильевичем на сегодня планы разлетелись вдребезги. Четверть часа назад он собирался мчаться на свидание к Софи. Теперь приходилось срочно искать секунданта.
Пока старый конюх седлал резвого, нервного жеребца Мальчика, предоставленного гостю для прогулок, Иван Васильевич расспрашивал, как лучше проехать в усадьбу Зотова. Сысой Фомич был единственным здешним знакомым, подходящим для столь ответственной и щекотливой роли. Конечно, бурбон, конечно, нечист на руку, взяточник и плут первостатейный, но где найдешь другого секунданта? Не Воробья же приглашать?..
Сысой Фомич был застигнут за мирным, даже, можно сказать, идиллическим занятием: сидел у себя на балконе, выходящем во фруктовый сад, где виднелись кудрявые белые облачка майских яблонь, и вязал чулок. Блестящие стальные спицы так и мелькали в толстых пальцах. Пушистый беленький котенок играл у его ног упавшим на пол клубком серой шерсти, осторожно трогал лапкой.
— Чулки себе на зиму вяжу, — нимало не смутившись тем, что его застали за таким занятием, пояснил Сысой Фомич гостю после того, как поздоровались. — Философическое занятие. Сидишь вот так, вяжешь и о бренности земной размышляешь.
Секундант с вязаньем в руках! Недурно!.. Однако делать нечего, пришлось рассказать хозяину, с какой просьбой пожаловал.
— Секундантом быть? — переспросил Сысой Фомич, выслушав, и положил недоконченное вязанье на стол. Что-то новое мелькнуло в кабаньих глазках, они оживились, заиграли, и сам Сысой Фомич весь как бы подтянулся. — Извольте. Согласен... А с кем стреляться-то будете?
— С князем Кильдей-Девлетовым.
— Те-те-те! Вот оно что! — Красное, топорное, с седыми бакенбардами, лицо Сысоя Фомича сложилось в благожелательно-хитренькую усмешку. — Теперь понятно, почему моя племянница отказала князю. Покорил, значит? — с добродушной стариковской фамильярностью похлопал он широкой лапищей Турчанинова по колену.
— Отказала? — воскликнул Иван Васильевич в восторге, готовый обнять Сысоя Фомича. — Так, значит, князь сватался? («Милая! Прелесть!.. Вот почему так взбешен князь Илья!»)
— Сватался, — кивнул Сысой Фомич. — Я у Перфильевых был. Баталия у них идет — не приведи бог! Наталья Гурьевна рвет и мечет. Сама-то она очень даже не прочь породниться с князьями, ну, а Софья-то наотрез... Честно говоря, это она правильно делает. Что толку-то в том, что князья? Не приведи господь Софье жить с таким свекром, как Евлампий. Да и сынок у него, наверно, тоже сахар медович. Яблоко от яблони недалеко падает...
Сысой Фомич угостил гостя чайком с ромом. Сидя за пузатым самоварчиком, который принесла и поставила на стол толстая, с двойным подбородком, старуха ключница, договорились насчет условий предстоящей дуэли. Затем Турчанинов простился, сел на отдохнувшего Мальчика и поскакал обратно.
Неожиданную новость узнал он дома: князя Илью, оказывается, постигло несчастье. Два часа назад Кильдей-Девлетов приказал оседлать коня и куда-то помчался, но по дороге не то свалился, не то сбросила его сама лошадь. И лежит теперь князь у себя со сломанной ногой.
— Жеребец домой один прискакал, — рассказывал Воробей, стаскивая с Турчанинова тесные, жаркие сапоги, — Ну, тут, понятно, побежали искать его сиятельство. Нашли в лесу, у дороги, — лежит, а подняться не может. Привезли, в постель уложили, а теперича за дохтуром поехали...
Очевидно, беда приключилась с князем Ильей, когда он тоже отправился за секундантами.
Но о каких секундантах могла теперь идти речь? Неожиданное событие отодвигало дуэль куда-то в туманную даль. Снова все перевернулось и расстроилось... Турчанинов лежал на кушетке, закинув руки за голову, и размышлял, что ему теперь предпринять. Продолжать жить у Кильдей-Девлетовых, пользуясь их гостеприимством, и терпеливо ждать, когда князь Илья в силах будет стреляться? Нелепо, смешно... Готовясь стать к барьеру, Иван Васильевич твердо положил в душе, что будет целить только в руку или в ногу противника. Можно было подумать, что сама судьба рассчиталась с князем Ильей за него. Турчанинов мог считать себя удовлетворенным.
Самым разумным было покинуть княжеский дом. Внезапный его отъезд никого здесь не огорчит, никто не вздумает удерживать, особенно сейчас, когда в доме переполох и все заняты князем Ильей. Но прежде всего по правилам, установленным нашими прадедами, нужно было посетить Перфильевых, чтобы просить, как говорится, руки и сердца их дочери.
БАРСКИЙ ГНЕВ
Нет, нисколько не обольщался Иван Васильевич несбыточной надеждой, когда седлали ему лошадь на княжеской конюшне. После того, что узнал он от Сысоя Фомича, нечего было рассчитывать на согласие Перфильевых иметь его своим зятем.
— А ехать, Мальчик, все-таки придется! — Со вздохом сказал он, по-всегдашнему угощая коня припасенным в кармане куском сахара.
Косясь настороженным глазом, жеребец шумно и тепло дохнул на подставленную ладонь — обнюхал ее, — осторожно забрал сахар теплыми плюшевыми губами, захрустел, обмахиваясь длинным расчесанным хвостом. Турчанинов ласково похлопал коня по тугой коричнево- атласной шее. Запрыгав на одной ноге, вставил носок в увертливое, болтающееся стремя, взвился на седло, уселся и, взяв в шенкеля, удерживая заплясавшего было под ним Мальчика, выехал из ворот легкой рысью.
Час спустя, волоча за собой полосу дымящейся пыли, скакал он уже по перфильевской деревне, за которой на горке находился барский дом. Обычно тихая и пустынная, поросшая запыленной травкой, деревенская улица, где купались в пыли куры и бродил какой-нибудь тощий подсвинок, сегодня полна была народу. У ворот кучками стояли мужики, бабы, девки, парни, самые ветхие старики и старухи выглядывали из маленьких избяных окошек, а под ногами взрослых крутилась босоногая деревенская, чем-то взбудораженная ребятня. Общее вниманье было устремлено на дорогу. По дороге, навстречу Ивану Васильевичу, ползла телега, вокруг которой, визжа, прыгая, пронзительно свистя в два пальца, резвилась орава мальчишек, довольная неожиданным развлечением. Один из них, беловолосый, лохматый, приплясывая, бил в большую чугунную сковороду — эти дребезжащие металлические удары еще издали услышал Турчанинов. Понурую лошадку вел под уздцы высокий угрюмый мужик в войлочной шляпе-гречнике, а на телеге, закрыв ладонями лицо и плача навзрыд, сидела крестьянская девушка с непокрытой русой, непривычно коротко и криво, очевидно наспех, остриженной головой.