— Мой дед дрался под Лексингтоном, — говорила своей спутнице толстуха в серьгах, и ее нарочито громкий голос выделялся среди стоящего в приемной общего почтительного молчания — все невольно прислушивались. — Мой дед дрался под Лексингтоном, мой отец воевал под Новым Орлеаном, а мой муж убит под Монтереем. Нашу фамилию знает весь штат. Мой сын должен быть полковником. Это его законное право, а не чья-либо милость.
Внезапно, нарушив торжественно-томительную тишину, послышался звонкий веселый голосок: «Эй, берегись!», резко щелкнул бич, и через приемную, из двери в дверь, с грохотом проехал большеголовый, румяный, чистенько одетый мальчуган. Опрокинутую табуретку, на которой, смеясь и размахивая длинным кнутом, он восседал, везли, мелко топоча копытцами, две белые, запряженные цугом козочки.
— Боже мой, что это такое? — воскликнула толстая леди из Буффало, совершенно шокированная.
— Это Тед, младший сынишка президента, — пояснил джентльмен в пестром жилете, довольный тем, что может блеснуть перед всеми своей осведомленностью. — Бойкий мальчишка. Эйби в нем души не чает.
— Но все-таки... Во дворце президента!.. — негодующе затрясла серьгами леди из Буффало.
Пестрый жилет засмеялся.
— О, старик Эйби малый простой! Помяните мое слово, мэм, он еще вам анекдот расскажет.
Из кабинета президента, с видом уверенным и независимым, вышел коренастый мулат в узком синем сюртуке и в просторных желтых панталонах. На широком коричневом лице выделялся большой, тонкогубый, решительно сжатый рот. Боковой пробор разделял пышно взбитые, жесткие, седеющие волосы. Мулат окинул всех живым, умным взглядом, пересек приемную, поскрипывая начищенными ботинками без каблуков, и скрылся в дверях.
— Что же, значит, цветные свободно проходят к президенту? — спросил седовласый фермер, ни к кому не обращаясь.
— Это Фредерик Дуглас, вице-президент Общества борьбы с рабством, — вновь блеснул своей осведомленностью пестрый жилет. — Да, сэр, я бы не прочь иметь такую голову, как у этого цветного.
СТАРИНА ЭЙБИ
Ровно в двенадцать один из секретарей гостеприимно распахнул белые двустворчатые двери. Толпа повалила в узкий, просто обставленный президентский кабинет, дымящийся веселым желтым солнцем, — в дверях произошла легкая давка, — и стеснилась перед полированным дубовым барьером.
Большой, белого мрамора камин с высокой медной решеткой. Во всю стену карта, точно красно-синей сыпью покрытая цветными булавками, отмечавшими места, где бушует война. Высокие раскрытые окна с зелеными бархатными гардинами, откуда открывается вид на монумент Джорджу Вашингтону, на сверкающую за ним серебряными искрами, сизую рябь широкого Потомака и на склоны зеленых заречных холмов с белеющими рядами солдатских палаток. Всего в шести милях отсюда пролегла расколовшая страну линия фронта, за которой находился Ричмонд — столица мятежников.
Впрочем, президентский кабинет Надин рассмотрела уже позже, когда несколько освоилась, а пока что ее внимание было захвачено тощим человеком в черном пасторском сюртуке, что сидел за огромным, заваленным бумагами письменным столом, огражденный барьером от напора посетителей. Положив на стол большие мужицкие руки, настороженно подняв голову на длинной шее, сидел он в кресле с высокой спинкой и смотрел на просителей, готовый выслушать каждого, — Авраам Линкольн, шестнадцатый президент Североамериканских Соединенных Штатов. Густые, спутанные, чернь с серебром, откинутые назад волосы, запавшие глаза, голая верхняя губа, короткая, точно из шеи растущая, борода голландских либо норвежских рыбаков...
Особенно на глаза обратила она внимание: блестящие, насмешливые и одновременно мечтательные, они, казалось, видели каждого насквозь.
Она не могла определить по внешнему виду, добрый ли это человек. А как нужен был ей сейчас добрый и справедливый человек!
— Мистер президент! — обратилась к Линкольну леди из Буффало, пытаясь в то же время выровнять помятый в давке кринолин. — Мистер президент, я очень прошу вас назначить моего сына полковником. У него все права на это. Мой дед дрался под Лексингтоном, мой отец воевал под Новым Орлеаном, мой муж убит пол Монтереем. — Она поднесла к глазам батистовый платочек. — Мой сын заслужил звание полковника.
Надин услышала спокойный, протяжный, чуть гнусавый, кентуккийский голос президента:
— Я полагаю, мэм, ваша семья достаточно повоевала за страну. Пора дать такую возможность другим.
— Но, сэр... — опешила толстая леди. — Мой сын...
— Да, да, ваш сын может сидеть дома. Пусть другие повоюют, — сказал президент с мягкой настойчивостью. — Не смею вас задерживать, мэм.
И он перевел глаза на следующего посетителя — бедно одетого, небритого парня в разбитых башмаках. Дама из Буффало с негодующим видом поплыла к выходу.
Небритый оборванец просил президента дать какую-нибудь государственную должность, чтобы прожить, как он выразился.
— А какие у вас основания претендовать на такую должность? — спросил Линкольн.
— Мне не повезло в жизни, мистер президент. Я беден.
— Я не хочу обидеть вас, мой друг, но мне припоминается один случай, — как бы задумчиво проговорил президент. — Некий плохо одетый человек попросил у министра иностранных дел должность сначала консула в Берлине, потом в Париже, потом в Ливерпуле, наконец согласился стать клерком в министерстве. Ему сказали, что все эти должности заняты. «В таком случае, — сказал он, — не одолжите ли вы мне пять долларов?»
В толпе просителей послышалось угодливое хихиканье.
Президент поднялся и вышел из-за письменного стола, доставая бумажник. Худое, морщинистое, большеротое лицо с голландской бородкой возвышалось над толпой. В жизни не видала Надин человека такого роста.
Порывшись длинными пальцами в бумажнике, Линкольн извлек ассигнацию.
— Я тоже даю вам пять долларов. И да поможет вам бог.
«Отказ за отказом, — подумала Надин. — Черствый, бездушный человек... И мне тоже откажет. Господи, господи...» Она начинала уже сомневаться, правильно ли сделала, решив подойти самой последней, когда президент отпустит всех просителей и никто уж не будет стоять у нее за спиной, нетерпеливо прислушиваясь к разговору. Может, лучше было бы не выжидать, а сразу обратиться к нему, в числе первых посетителей? Пока еще он не утомился?.. Со страхом глядела Надин на высокого некрасивого человека с угловатыми манерами, такого чуждого всей этой роскоши, которая его окружала.
Подошла очередь печального старичка. Его сын, солдат, сообщил он, обвинен в воинском преступлении и приговорен к расстрелу. Лицо президента стало неприветливым.
— Где служит ваш сын? — спросил отрывисто.
— В армии генерала Батлера.
Линкольн нахмурился и опустил глаза.
— Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь. На днях я получил от генерала Батлера телеграмму, где он протестует против моего вмешательства в дела военно-полевых судов.
Веки у старика замигали, рот покривился. Маленькой, сморщенной рукой с синим рельефом вен он прикрыл лицо.
— О Тэдди! О мой маленький Тэдди!
У Надин стиснуло сердце. Она видела, как с высоты своего роста Линкольн молча глядит на вздрагивающего от рыданий бедного старичка, и ей показалось: тяжелая борьба совершается в душе президента. Вдруг решительно, с доброй и в то же время мальчишеской удалью, Линкольн махнул длинной рукой:
— Черт возьми, Батлер или не Батлер!.. Как фамилия вашего сына?
— Джэксон, сэр.
Линкольн сел за стол и нацарапал несколько слов на клочке бумаги.
— Успокойтесь. Слушайте, что я пишу: «Рядового Джэксона не расстреливать впредь до особого моего распоряжения».