— Подожди-ка, — задумчиво проговорил Шлапобергский, — а что, если помочь папаше этого молодого наглеца? А?
— Как это?
— А вот так: давай на спор, что через недельку эта актрисулька будет моя! Что ставишь?
— Что значит твоя? — спросил блондин. — Полюбовница, что ли?
Ну конечно, метресска, не жена же! Я ведь не романтик какой-нибудь вшивый, то же мне, нашёл лорда Байрона, — ухмыльнулся Шлапобергский.
— Тысячу рублей ставлю.
— Ха-ха-ха, — рассмеялся ротмистр, — тут, брат, ставки повыше идут. Тысячей ты тут не отделаешься. Ставь своего коня, того вороного, что третьего дня нам показывал.
— Гаврюшку? Да ты что, спятил? Это английский чистокровный, ему цены нет!
— А ты что думал? Дело серьёзное затевается. Здесь дуэлью пахнет. И насколько я разбираюсь в людях, этот павловец хоть и молод, но парень не трус и рука у него тяжёлая. Тут и пулю схлопотать в лоб можно. Ну что, решаешься или сразу в кусты, поручик, как жареным запахло?
Блондин закусил губу:
— А ты что ставишь против Гаврюшки?
— Тройку игреневых, что недавно выезжал. По рукам? — И протянул свою сильную и волосатую, как у обезьяны, руку.
— По рукам, — ответил с вызовом поручик, ухмыляясь, — значит, у тебя неделя, чтобы выиграть пари. И как тебе, Васька, со своей курносой рожей это может удастся, ума не приложу.
— А я время на всякое там ухаживание не трачу, — самодовольно произнёс Шлапобергский, причёсывая бакенбарды. — Бабы любят сильных мужиков. Сначала силком, а потом, глядишь, и понравится, сама бегать за мной будет.
— Господа, господа, — проговорил третий, высокий и худой, кавалергард нерешительно, — от вашего пари, как бы это выразиться, не совсем хорошее амбре исходит…
— Да ладно тебе, — хлопнул его по плечу ротмистр Шлапобергский, — не барышня, чай, чтоб из себя целку-то строить. А этому желторотому графу хвост надо прищемить, у меня руки так и чешутся. Да и актрисулек я люблю, есть такой грех, — подмигнул Васька и, гремя шпорами, вышел из кордегардии.
4
На следующий день Александр Стародубский взлетел как на крыльях на второй этаж, где жила его любимая примадонна. В руках у него был большой букет цветов. Ему открыла служанка. Как свой человек, без доклада граф быстро прошёл в малую гостиную, где обычно днём до спектакля распевалась певица и примеряла наряды и театральные костюмы. Тут он услышал громкие голоса: женский и мужской. Потом послышался звон разбиваемой вазы, и что-то тяжёлое рухнуло на пол. Александр вбежал в гостиную. На полу лежал кавалергардский ротмистр, а над ним стояла растрёпанная Натали с горящими, как у разъярённой фурии, глазами. Она громко воскликнула:
— Нет, надо же какой орангутанг попался! Вручил цветы и сразу же лапать полез!
— Доигралась, задрыга. — Волна ревности с головой накрыла графа. — Сколько можно повторять? Гнать в шею этих поклонников надо. А ты ещё их принимаешь одна. Вон вырядилась как: сиськи, можно сказать, наружу вылезают. — Он дёрнул за кружева, оторачивающие по глубокому вырезу розовое утреннее платье.
— Я не твоя крепостная актриса, чтобы ты мне указывал, как себя вести, — взвизгнула от негодования Натали, держась за правую щёку, по которой изрядно получила от ротмистра минуту назад. — Ты что мне, муж, чтобы нотации читать?
— Ах, тебе, шлюха ты эдакая, нравится, чтобы тебя, как простую коровницу, лапали и насиловали разные там поганцы? — заорал Александр и врезал пощёчину Наташе уже по левой щеке.
Она только ойкнула и опять отлетела на кушетку кувырком, только кружевной подол нижних юбок красиво распушился при падении. Тут очнулся ротмистр и попытался вскочить и кинуться на гренадера. Но это у него не получилось. Он качался, как пьяный. Из-под шапки курчавых чёрных волос по виску змеилась струйка крови.
— Вы что, гады, сговорились, что ли? — прорычал Шлапобергский, пытаясь принять гордый вид.
— Полежи пока, не до тебя, — буркнул Александр и слева двинул свои тяжёлым кулачищем по белому колету, а правой кривым хуком саданул в челюсть кавалериста. Англичанин Томпсон, учивший Сашу боксу, мог бы гордиться: грузный детина ротмистр, закатив глаза и хватая воздух окровавленными губами, вновь рухнул на пол.
— Ни черта себе! — более удивлённо, чем испуганно, проговорила молодая примадонна, вставая с кушетки. — Что же это творится-то? Насильник лупит по морде, защитник — тоже! Вы что, господа офицеры, не гвардейцы, а папуасы, что ли? Слов для вас недостаточно?