Степан прыгнул в ручей около мельницы и уже у деревянного колеса поймал голову Шлапобергского, вытащил её за уши, вышел из ручья и положил рядом с телом ротмистра.
— Что-что, а головы я пришивать не научился, — вдруг раздался рядом сухой голос.
Все взглянули на маленького седого человека, поблескивающего живым взглядом из-под очков в простой железной оправе. Это был доктор, вызванный Маклаковым запиской на место дуэли.
— Давайте-ка я лучше вам голову перевяжу, пока она у вас на плечах, молодой человек, — проговорил он, подходя к Александру, и поставил на траву свой саквояж. — Лихо вы начинаете здесь службу, лихо, — добавил, сухо покашливая.
А рядом стоял капитан Маклаков, качал головой и причмокивал с удивлением своими полными губами.
— Вот это удар! Нет, какой удар! — повторял изумлённо, поглядывая на безголового ротмистра, простёршегося у его ног.
ГЛАВА 3
1
Вечером этого же дня ещё было светло, а уже весь город знал, что отчаянному бретёру ротмистру Шлапобергскому отрубил голову на дуэли какой-то заезжий граф. А когда крупные южные звёзды начали проступать на стремительно лиловеющем небе, капитан Маклаков, с трудом застегнувший на все пуговицы выгоревший на солнце сюртук на круглом животе, и Александр Стародубцев направились по срочному вызову в штаб командования линии. Григорий Христофорыч ворчал себе под нос:
— Это надо же, Гриша, вляпался ты опять в историю, да ещё с отрубленной головой. И это в мои-то годы! Господи, прощай мой заслуженный пенсион и домик где-нибудь на родной Волге. И никакие чеченские пули уже не помогут, — качал он сокрушённо головой.
Как объяснил Григорий Христофорыч своему молодому спутнику, у него было две заветные мечты — крупно выиграть в карты, когда на летнюю ярмарку в Ставрополь съезжаются денежные тузы из скотопромышленников, и получить чеченскую пулю в ногу, что открыло бы ему дорогу к отставке и выслуге пенсиона. Но капитану Маклакову в жизни не везло. Ни выиграть по-крупному в карты ему никак не удавалось, ни получить ранение в деле.
— И ведь чёрт знает что творится, — возмущался Григорий Христофорыч. — Если б я в тылу отсиживался, то тогда другое дело. А то ведь вместе со своими солдатушками, как молоденький прапорщик, в атаку бегу, по линии огня, как по бульвару, прохаживаюсь — и ничего. Как заговорённый. Приду после боя в лагерь, из-под платья пули выпадают, сюртук весь в дырах. То и дело денщику зашивать отдаю. А на теле — ни царапины! Вот так и маюсь на этом проклятом Кавказе уже двадцать лет. А что толку? Из чина капитана да из Станислава на шее ведь шубы не сошьёшь. А будь я ранен по-человечески, так получил бы пенсион, вышел в отставку и зажил бы паном, — объяснял старый вояка.
Александр с тоскливым ужасом подумал:
«Неужели я тоже лет через двадцать превращусь в такую же старую перечницу с большим животом и мечтой о чеченской пуле в ляжку, чтобы уйти поскорее на покой?»
Они шли не спеша по вечерним улицам Ставрополя. А из открытых, освещённых неровным светом свечей окон побелённых хаток под соломенными крышами до них доносились заманчивые звуки звенящих друг о друга рюмок, треск новых карточных колод в руках нетерпеливых банкомётов и сладкие завывания романсов под гитарный аккомпанемент.
В штабе их встретил усталый лысый полковник с запачканными чернилами пальцами.
— Ты, Маклаков, дашь свидетельские показания о дуэли и сразу же отправишься в свою роту. Будешь там сидеть тише воды, ниже травы! Чтобы я тебя год в Ставрополе не видел! Ты меня понял?
— Так точно, ваше высокоблагородие! — рявкнул капитан, довольный, что так легко отделался.
Он проворно повернулся через левое плечо и быстро исчез за дверью.
— А вот с вами, граф, нам предстоит долгая волынка, — покачал полковник своей лысой головой. — Вас направил на Кавказ сам император, — показал на какую-то бумагу у себя на столе начштаба линии, — вот он и будет решать, что с вами делать. Я же сыт по горло своими делами, мне некогда разбираться с заезжими фанфаронами, рубящими друг другу головы, как азиатские дикари. Оставайтесь, граф, в гостинице и без моего личного разрешения из города ни ногой. Вы свободны.
Александр Стародубский покинул штаб с тяжёлым сердцем. От Николаши ничего хорошего ожидать не приходилось. Через полчаса он уже лежал на кровати и под ворчание Степана пытался хоть чуть-чуть отдохнуть после этого сумасшедшего первого дня на Кавказе.
— И что же я его высокопревосходительству Ивану Васильевичу-то скажу? — сокрушался Степан, сидя у стола, где стоял прибор и несколько закрытых крышками блюд, чтобы не простыли. — Его сыночек не успел приехать на Кавказ, как сразу же отрубил голову своему же брату офицеру на дуэли. «А ты, Степан, куда смотрел, старый хрен, почему допустил это?» — спросит его сиятельство меня. И что же я отвечу?