— Всего-то?! — ворчал себе под нос Николай Николаевич. — Остановить зарвавшегося египетского пашу одними словами, не имея за собой даже одного пехотного батальона? Я что, волшебник, что ли? И при этом Нессельроде ещё наставляет меня говорить с египтянином подчёркнуто миролюбиво, ни в коем случае не начиная с угроз.
Карета подъехала к одному из подъездов Зимнего дворца. Вскоре Муравьёв уже входил в просторный, памятный ему ещё по прошлой встрече с покойным ныне Александром Первым, кабинет. Новый его хозяин встретил Николая Николаевича стоя посреди просторной комнаты. Генерал с интересом взглянул на императора и доложил о своём прибытии. Царь с холодно-величественной миной на беломраморном лице с греческим профилем предложил Муравьёву присесть. Сам же стал ходить по роскошному персидскому ковру, расстеленному посреди кабинета, чётко и громко, по-военному, давая инструкции посланнику на Ближний Восток. Николай Николаевич смотрел на вышагивающего перед ним высокого и прямого, как палка, царя, одетого в простой зелёный сюртук без эполет, и слушал.
— Я хочу показать султану мою дружбу, — говорил с апломбом уже уверовавший в свою непогрешимость и высокий государственный ум царь, выкатив оловянные глаза и рубя воздух в такт словам ладонью правой руки. — Надобно защитить Константинополь от нашествия Мухаммеда-Али. Завоевание Турции этим египетским проходимцем могло бы, с возведением нового лица на престол турецкий, возродить новые возможности в сем упадающем царстве и отвлечь внимание и силы наши от дел в Европе. Потому меня особенно занимает удержание султана на колеблющемся троне его.
Царь остановился, повернулся на длинных, худых ногах к генералу и добавил, глядя прямо в глаза собеседнику:
— И помни, как можно более вселять султану доверия, а египетскому паше страха! Будь прост в обхождении и решителен, от сего зависит успех дела.
Весь разговор не занял и получаса. А через несколько дней, получив письмо государя султану, Муравьёв покинул Петербург. Он стремительно нёсся на перекладных на юг. Надо было спешить, иначе можно было не застать турецкого султана Мехмеда Второго в своей столице живым и здоровым. Нравы мятежного египетского паши были хорошо известны всему свету. Двадцать один год назад Мухаммед-Али пригласил на пир несколько сот мамелюков, прежних хозяев Египта, и приказал их вырезать всех до единого. Такая же страшная участь нависла и над родом османского султана.
2
А пока русский генерал спешил на берега Босфора, в самой столице Османской империи жизнь текла так же неспешно, как и обычно, как будто огромная египетская армия и не угрожала вот-вот вступить в её предместья. Осень в Стамбуле в 1832 году выдалась жаркой и сухой. Правда, с Чёрного моря ветер изредка приносил серые тучи и начинал накрапывать дождик, но быстро затихал. Казалось, что капли не долетали до земли, а высыхали в жарком воздухе, превращаясь в сиреневую дымку, которая обволакивала остроконечные верхушки минаретов и тёмно-зелёных траурно-величавых кипарисов, серо-белые купола мечетей. Но вскоре вновь налетал раскалённый ветер из пустынь Малой Азии, и небо над городом становилось опять белёсо-голубым, словно выцветший на солнце шёлк.
В это осеннее, по-стамбульски жаркое утро, как всегда, над городом летали чайки. Они стремительно, с громким гортанным криком проносились и над черепичными крышами домов, выстроившихся вдоль широкой улицы Пера, где расположились консульства и посольства многих стран вперемежку с европейскими гостиницами, ресторанами и модными магазинами. Здесь было шумно. И в чуть приоткрытые деревянные зелёные ставни окон номера люкс отеля «Париж» бесцеремонно доносилось громыхание колёс карет и телег о булыжную мостовую, цоканье подкованных лошадиных и ослиных копыт, пронзительные выкрики уличных торговцев.
— Чёрт побери, Натали, — прорычал по-французски остролицый мужчина с пышными рыжеватыми бакенбардами, в которых запутались белое пёрышко, кусочек табака и длинный белокурый женский волос, — чёрт побери, Натали, — повторил он хрипло, — мы вчера что, шампанское мешали с коньяком?
Обладатель столь внушительного волосяного покрова на грязно-серых щеках и крупного сизого носа с трудом оторвал тяжёлую, как пушечное ядро, голову от подушки и посмотрел мутными глазами на тонкий луч света, прорезающий насквозь обширную спальню и невыносимо ярко отражающийся в большом зеркале, висевшем напротив кровати. В тёмном зеркальном омуте мягко вырисовывались два тела, полуприкрытых измятыми простынями.