— Да чего там это твоё правительство мне платит?! — презрительно махнула рукой Натали. — Всего-то пять платьев из Парижа выписала — и все денежки закончились.
— О, неблагодарная! — взвыл, как трагический актёр, французский дипломат. — А драгоценности, которыми ты увешана, как новогодняя ёлка игрушками? Они что, из твоих оперных гонораров?
— Ну до чего же вы, французы, жмоты. Никак не могут успокоиться, что расстались с этими побрякушками, — махнула рукой певица. — А то, что я выведала во время моих гастролей в Лондоне все планы этого виконта Пальмерстона о Бельгии и Турции и выложила их вам на тарелочке, это что же, не стоит тех паршивых брильянтов, которые вы мне подарили? Да без меня вы, лягушатники паршивые, никогда бы не спелись с этими любителями пива и бифштексов.
— Наше «сердечное согласие» с англичанами было установлено прежде всего усилиями такого выдающегося дипломата, как Талейран. Он блестяще выполняет миссию посла нашего королевства в Лондоне, — с придыханием проговорил Жак Варенна о своём кумире. — Ну и твоя информация о планах министра иностранных дел Англии нам, конечно, тоже помогла, но разве можно сравнить твоё подслушивание и копание в портфеле Пальмерстона с гениальными дипломатическими комбинациями Талейрана!
— Да этот ваш хромоногий сластолюбец может только взятки брать и щупать молоденьких артисток, больше он ни на что уже и не способен, — проворчала недовольно Натали. — Нет, надоели вы мне, жлобы французские. Обращусь-ка я лучше к англичанам. Они лапочки и ценят женскую красоту.
Натали вдруг встала во весь рост в ванне и запела прекрасным сопрано «Боже, храни короля» на английском языке, но через пару строк перешла на «Боже, царя храни» по-русски. Жак сначала от удивления рот разинул, а потом оглушительно заржал и полез в просторную ванну, полную воды и пены, где плескалась одна из самых обворожительных женщин Европы. Вскоре прохожие стали останавливаться у фасада солидной гостиницы, с удивлением слушая, как мощный бас и очаровательный женский голос распевают препохабнейшие куплеты на французском языке.
Пожилой европеец интеллигентного вида в строгом чёрном фраке и серых брюках в полоску, вздёрнув подбородок с седой эспаньолкой и придерживая правой рукой блестевший на солнце цилиндр, прислушался, покачал укоризненно головой и проговорил:
— Это, конечно, наши аристократы развлекаются. Больших матершинников и непотребцев днём с огнём во всей Европе не сыщешь, чем в нашем высшем свете. Аристократов — на фонарь! — выкрикнул он лозунг французской революции и, удовлетворённо помахивая тросточкой, снова зашагал по тротуару.
А Натали тем временем вылезла из ванны и, запахнувшись в роскошный белый халат, пошла в гостиную. Французский же дипломат разлёгся во весь рост в ванне и блаженно покряхтывал в тёплой воде, покуривая длинную гаванскую сигару. Он и не подозревал, что предприимчивая русская примадонна в это же время шарит в его чёрном кожаном портфеле, быстро просматривая секретную дипломатическую переписку, которую беспечный француз принёс в номер гостиницы. Хорошо намётанным глазом певица быстренько ознакомилась со свежими документами, даже кое-что выписала в маленькую записную книжечку в алом сафьяне. Вскоре парочка уже завтракала под полосатым тентом на балконе, равнодушно поглядывая на суетящуюся внизу толпу.
3
Через час русская певица и французский дипломат вышли из гостиницы и уселись в открытое чёрное ландо. Кучер в красной феске и синей куртке, расшитой золотым галуном, лихо щёлкнул кнутом, и сытые вороные кони неспешно тронулись по уже запруженной каретами, фиакрами и извозчичьими пролётками улице. То и дело прямо под лошадиными мордами пробегали торговцы, предлагая нарядным франкам, как называли здесь всех европейцев, всё, что можно было унести в руках: от цветов до местных сувениров и поддельных древностей.
Натали, царственно покачиваясь в ландо, как в широкой чёрной гондоле, смотрела, чуть прищурив голубые глаза, на суетящийся кругом люд и снисходительно улыбалась. Под кружевным зонтиком цвета морской волны, в кокетливой шляпке из флорентийской соломки, распустив картинно, широко и небрежно юбку, она походила на античную богиню, вдруг по какой-то своей причуде одевшуюся по последней парижской моде и спустившуюся с небес прямо на улицы этого огромного человеческого муравейника. Но даже если бы сама Венера появилась здесь, она не произвела бы такого ошеломляющего впечатления на окружающих. Лицо Натали при его античном совершенстве было отнюдь не ледяным. В лукавом взгляде таилось столько притягательной силы, что ошалевшие от этой ослепительной дразняще-притягивающей белокурой красоты азиатские джентльмены, сидящие на террасах многочисленных кофеен, вдруг срывались с места, выкрикивая что-то нечленораздельное, и кидались, забыв про годы и солидность, к ландо, бешено жестикулируя. К ногам белокурой бестии летели букеты цветов, драгоценности и даже пачки ассигнаций почти всех валют Европы, благо в Стамбуле не переводились богатые джентльмены греческого, армянского и, значительно меньше, турецкого происхождения.