Вскоре два дипломата сели в посольскую карету и поехали в театр. Он находился неподалёку на одном из холмов. Ложи были расположены по-итальянски без балконов. Почти все они занимались послами и банкирами. В партере сидели армяне, греки и приезжие европейцы, называемые здесь общим именем — франки. Турок было очень мало. Они ещё не привыкли к европейской музыке. Во время антракта посол с цветами пошёл за кулисы. Но довольно быстро вернулся.
— Примадонна требует вас, Александр Иванович, — проговорил, виновато улыбаясь, посол. — Приняла мои цветы и выставила вон со словами, что у неё есть очень важная для нас информация, но сообщит она её только вам.
— Эта стерва в своём стиле, — пробормотал зло граф. — Ну, я с ней поговорю после спектакля.
— Только помните, Александр Иванович, о благе нашей империи, — напомнил ему Бутенёв. — Нам, дипломатам, необходимо переступать через свои антипатии и руководствоваться интересами общего дела.
— Вот в интересах общего дела я и придушу собственными руками эту Наташку, — проворчал уже совсем тихо себе под нос молодой русский дипломат.
Сразу после окончания оперы Александр поднялся за кулисы к примадонне. Она сидела у большого зеркала и снимала большим куском ваты, намазанным вазелином, грим. Лицо у певицы было уставшее и грустное. Она только что заметила у себя новые морщинки на лбу и под глазами и седой волос у виска. Постоянные гастроли и беспорядочный образ жизни давали о себе знать.
Примадонна старела. Вдруг она вздрогнула: в зеркале над её головой появилось лицо Стародубского, мрачное и с большими горящими глазами, как у байроновского героя. Он был очень красив в чёрном фраке и белом галстуке, оттеняющем загоревшее на стамбульском солнце породистое аристократичное лицо.
— Ты что же делаешь, Натали? — проговорил граф тихо сквозь зубы.
Это был верный признак, что он очень зол.
— Я же тебе ясно, на русском языке объяснил, что не хочу тебя видеть. Почему ты не могла передать всё, что необходимо, Бутенёву? Тебе что, захотелось поиздеваться надо мной? — Александр схватил за плечи и так тряхнул певицу, что у неё клацнули зубы.
— Отпусти, ты делаешь мне больно, — взвизгнула Натали и, когда граф отступил на шаг и убрал от греха подальше за спину руки, которые просто чесались ухватиться за эту длинную белую нежную шею, повернулась и грустно спросила: — Почему ты меня избегаешь, Саша? Неужели ты забыл, как мы были счастливы в Петербурге всего пять лет назад?
— Нельзя войти в одну и ту же реку дважды, дорогая, вспомни Гераклита. Так же нельзя пережить и чувства, которые уже давно прошли, — проговорил так, словно сам себя хотел в этом убедить, и прошёлся по комнатке, буквально заваленной корзинами с цветами.
— Но я же вижу по твоим глазам, что ты говоришь неправду. Да и плевать я хотела на твоего Гераклита! — Певица швырнула попавшуюся ей под руку расчёску в угол.
— Плевать на великого мыслителя, хотя и жившего две с половиной тысячи лет назад, недостойно даже для такого человека, как ты, а уж плевать на объективную реальность, заключающуюся в его словах, просто глупо, дорогая, — усмехнулся дипломат и повернулся к Натали. — Ну, давай выкладывай, что ты там разнюхала в постели французского посланника, и я пойду, у меня ещё дел полно, некогда мне здесь по пустякам прохлаждаться.
— Я не разнюхала, а узнала важную для нашей державы информацию, а не пустяки, как ты изволишь выражаться, философ хренов. И с этим Варенна я связалась только потому, что тебе необходимо было узнать, что замышляют французы здесь, в Константинополе. И вообще, ты неблагодарная свинья, я ведь только ради тебя приехала в эту захолустную турецкую дыру, — всхлипнула, примадонна и швырнула теперь уже прямо в дипломата зеркальце в серебряной оправе.
— Ну конечно! — прорычал Александр. — Это я тебе приказал залезть в постель к паршивому лягушатнику и пьянствовать с ним днями напролёт.
— Не ори на меня! — вскочила со стула Натали; розовый шёлковый халат на ней распахнулся, обнажив внушительного размера грудь великолепной формы и свежести. — Ты же сам сказал, что твои чувства уже давно остыли. Так чего же ты ревнуешь? Или ты как собака на сене — сам не ам и другому не дам?
— Ах ты стерва! — воскликнул Александр и залепил звонкую пощёчину примадонне.
Она отлетела в другой конец гримёрной, на пышные корзины с цветами. Натали круглыми потемневшими, васильковыми очами взглянула на графа, потрогала щёку и удивлённо и растроганно проговорила: