— Всё, уже отпустило, — сказал он угадавшей это его состояние Мэгги.
— Здесь, на станции каждый из нас сам борется с этим, — говорит Мэгги.
— Я родился в космосе, на орбитальной станции, если точнее. Землю впервые увидел, когда мне было одиннадцать. Конечно, с самого детства фильмы, слайды о Земле, обучающие программы, голограммы, книги. Земля это родина.
— Но? — в вопросе Мэгги было напряжение.
— Мы глушили в себе все эти «но». Нас так воспитывали, да мы и сами хотели. А космос, перелет для меня не есть вычитание из времени жизни, как у вас. Это тоже жизнь. В этом мое преимущество перед вами, родившимися на Земле, — улыбается Глеб.
Что ему эта «Земля второй попытки»? Он сейчас не мог понять что .
Мэгги вела прогулочный кораблик. Когда Глеб хотел общий план, она поднимала его в облака, когда он хотел над облаками, поднимала над. Или вот как сейчас, пускала над самой водной гладью.
Он обнял ее. Получилось трепетно. Получилось правдиво. Получилось счастливо и человечно.
Всю остальную дорогу они и стояли так, у пульта управления, молодые, сильные, одного роста.
7. Допрос Ульрики Дальман
Ульрика, как вошла, сразу же направилась к кабинету.
— Нет, — сказал Глеб. — Я его запер. В общем, считай, что заколотил досками.
Усадил ее в кресло возле камина. Сам сел в такое же кресло напротив.
— Я все время пытаюсь внести ясность, но впечатление такое, что у вас на станции ясности как раз и не хотят. Итак, скажу еще раз: у меня нет практически никаких полномочий.
— Понимаю прекрасно, не тебе закрывать наш эксперимент, — сказала Ульрика. — Если ты об этом.
— Я понял, что вас объединяет с профессором Снайпсом. Но мне не совсем ясны ваши разногласия.
— Я всё-таки начну с того, что объединяет, — попыталась улыбнуться Ульрика. — Я всегда была первая и в детском саду и в школе, победила в борьбе за грант (я и не сомневалась, что выиграю), и вот я многообещающий студент-генетик плюс звезда университетской волейбольной команды, плюс волонтер христианского фонда. Жизнь, казалось, так и пойдет по накатанной, и я всегда буду первой и правильной. И вот в библиотеке нашла книгу, не 3D, не говорящую, а бумажную, может быть, ты видел такие? Сначала усмехнулась, даже не над книгой, над своим внезапным комом в горле, сказала «о страданиях человеческих». А потом… мне показалось такой ерундой и всё моё лидерство и вся моя правильность.
Что это за книга? — перебил ее Глеб.
— Не скажу. Пусть это будет книгой , и только. А вот насчет страданий… Вдруг мысль: если бы мы произошли от какой-то другой ветви гоминид, от добрых и мягких, условно говоря, от орангутанов. И вот эта детская, в общем-то, мысль и определила мою судьбу.
— Я понял тебя. — Глеб сам удивился, зачем вдруг влез с этой пустой фразой.
— Об одном лишь жалела, что со Снайпсом я не совпала во времени… Мне надо было быть в той, первой сцене, когда он только лишь запустил эксперимент и создавал свою станцию. Тогда бы я была соратницей, почти с ним на равных. А в этой своей четвертой смене пришлось лишь только встроиться в созданную им систему. В собственном поиске исходить из того, что уже было необратимым в его эксперименте. — И вдруг ее прорвало:
— Он не должен был так поступить с альфами! Погасить в них искру, потому что от искры пахло серой?!
— Он считает, что погасил искру потому, что ее не было.
— Обречь на вечный палеолит! Принести людей (а ведь это люди. Люди именно!) со всеми миллионами и миллионами их потомков, которые уже не родятся никогда, в жертву идее!
— Но ты же сама, насколько я понял, считаешь его идею истинной и служишь ей со всей страстью.
— Это неважно! Совсем неважно!
— И ты так уверена, что он уже погасил, обрек, и все это необратимо?
— Сразу чувствуется, что ты не профессионал. Ты и не обязан разбираться в этом, не переживай, то есть я хотела сказать, извини. Необратимо или нет, мы узнаем лет этак через тысячу. Но он делает всё, чтобы было именно необратимо.
— И ты втайне от Снайпса принимаешь свои меры, чтобы в племени альфа искра не погасла совсем?
Лицо Ульрики залила краска.
— И как, запах серы не смущает? — продолжал Глеб.
— От искры или же от моей тайной деятельности? — бравировала Ульрика.
— Значит, будущее здешнего человечества всё-таки непредсказуемо. Боюсь только, что теперь это будет дурная непредсказуемость.
— Пытаюсь поддержать искру, а множу те сюжеты, которые показал тебе Снайпс в первый твой день, — сказала Ульрика. — Но это ничего еще не значит, понимаешь?! А с омегой нам удалось. Сами не ожидали.