Однако Федотов продолжает верить в вечную правду социализма, в его еще им самим не постигнутый смысл. Философ призывает к новому рождению социализма, который должен вести человечество к Царствию Божию на земле. Федотов сознает себя ищущим, но еще не обретшим. Его поиск определяет требование: «Спасти правду социализма правдой духа, и правдой социализма спасти мир»(8).
Христианский социализм и патриотизм Федотова скрепляет любовь к России как живому конкретному лицу. Поставив социализм перед лицом России, он хочет дать ему не только международное, но и нацио-
________________________
1 См.: Вишняк М. О судьбах России // Современные записки. 1931, № 4. С. 428; С. 449-457; Руднев В. Политические заметки (Еще о «Новом Граде») // Там же. 1932, № 50. С. 438-455.
2 См,: Федотов Г. П. Лицо России // Свободные голоса. Пг„ 1918, № 1. Стб, 11-20.
3 Там же. Стб. 12
4 Федотов Г. П. С.-Петербург, 22 апреля (5 мая) 1918 г. // Там же. Стб. 1.
5 Там же.
6 Там же.
7 Федотов № 1. Стб. 3.
8 Там же. Стб. 4.
==22
нальное отечество. Федотов пытается выработать русское самосознание социализма. Связующее начало этого самосознания — любовь. Однако самосознаваемая любовь требует отчета в том, что любимо. Для Федотова с самого начала выразить лицо России означает объясниться в любви к ней, сказать «просто и правдиво: что мы любим, и как мы узнали о том, что любим»(1). В «любовной феноменологии» Россия открывается всякому сердцу впервые через тоску по родине в образе ее природного, земного бытия. У Федотова портрет России есть прежде всего пейзаж, линии ландшафта и воздух родных полей и лесов. Лицо России в душе неразрывно слито с убогой, но милой родиной, с родной землей.
С землей связана, из земли вырастает часто кажущаяся безвольным и бессмысленным началом народная стихия. В изображении Федотова среди пейзажа вырисовываются простые и добрые, удивительно мягкие и легкие человеческие отношения, возможные только в России; родовые глубины славянского быта, сросшиеся с христианской культурой сердца в земле, которую «всю исходил Христос», просветляются в лице народа, отражая «нерукотворный Лик».
Но для того, чтобы Россия — «не нищая, а насыщенная тысячелетней культурой» — предстала взорам, необходимо было, по мнению Федотова, более глубокое погружение в источники западной культуры: «Возвращаясь из Рима, мы впервые с дрожью восторга всматривались в колонны Казанского собора, средневековая Италия делала понятной Москву»(2). Действительно, Запад помог открыть в начале XX века русскую красоту, и у русского мыслителя — европейское виденье божественного лика России, Федотов утверждает мировое значение трагической истории великой страны тогда, когда она наиболее ущерблена и изувечена. Более того, он убежден, что эту историю предстоит написать заново.
Лицо России для Федотова не может открыться только в одном современном поколении. Гримаса нашей эпохи есть лишь мгновенное выражение, исказившее прекрасный облик, в котором будущее светится живым светом прошлого, смыкается с прошлым в живую цепь.
Федотов начал писать свой культурный портрет духовной России в дни глубокого помрачения ее лица, поэтому он, всматриваясь в настоящее, вслушивается в голоса всех отживших родов, как в живую мелодию умирающих звуков. Так наносится первый эскиз образа России, который Федотов в дальнейшем только уточнял и детализировал. Где же прообраз этого образа — подлинное лицо России? «Оно в золотых колосьях ее нив, в печальной глубине ее лесов. Оно в кроткой мудрости души народной. Оно в звуках Глинки и Римского-Корсакова, в поэмах Пушкина, в эпопеях Толстого. В сияющей новгородской иконе, в синих главах угличских церквей. В «Слове о полку Игореве» и в «Житии протопопа Аввакума». Оно в природной языческой мудрости славянской песни, сказки и обряда. В пышном блеске Киева, в буйных подвигах дружинных витязей, «боронивших Русь от поганых». В труде и поте великоросса, поднимавшего лесную целину и вынесшего на своих плечах «тягло государево». В воле Великого Новгорода и художественном подвиге его. В одиноком, трудовом послушании и «умной» молитве отшельника-пахаря, пролагавшего в глухой чаще пути для христианской цивилизации. В дикой воле казачества, раздвинувшего межи для крестьянской сохи до Тихого океана. В гении Петра и нечеловеческом труде его, со всей семьей орлов восемнадцатого века, создавших из царства Московского державу Российскую. В молчаливом и смиренном героизме русского солдата-му-