В целом, не в политической активности видел Федотов заслугу эмиграции, ее призвание, оправдание и дар России. Ум и сердце мыслителя принадлежат делу культуры. В сфере культуры он нашел подлинные достижения и внутреннее оправдание русской эмиграции. Федотов утверждает, что в Советской России «естественное творчество национальной культуры перехвачено», многие потребности человека не могут быть удовлетворены, мысль и совесть заглушаются «в шуме коллективного строительства». И вот русские в изгнании, за рубежом — «для того, чтобы стать голосом всех молчащих там) чтобы восстановить полифоническую целостность русского духа»(3). Задача эмиграции, по Федотову, сохранить самое глубокое и сокровенное в опыте революционного поколения, завещать этот опыт будущему, стать «живой связью между вчерашним и завтрашним днем России».
Могла ли эмиграция осуществить это историческое призвание, эту культурную миссию?
Федотов отмечает «необычайно трудные условия, при которых удается здесь дистилляция духовной эссенции»(4). Русская культура за рубежом оказалась в безвоздушном пространстве. Писателю из России трудно было найти издателей, критиков, читателей. Русский голос,
________________________
1 Федотов Г. П. Зачем мы здесь? С. 438.
2 Там же. С. 439.
3 Там же. С. 440.
4 Там же.
==26
сохранивший свои интонации, звучал часто как глас вопиющего в пустыне, мысль изливалась, не откликаясь, в вечность. Не имея конкретного, постоянного круга читателей, писатель был обречен на культурное одиночество: «Это одиночество несет с собой неизбежную горечь сомнения в нужности своего дела, иногда чувство, близкое к удушению»(1).
Одну из причин культурной пустыни вокруг носителей сознания русской эмиграции Федотов видел в ее социальном составе. Основная масса «серьезных читателей» — учащаяся молодежь, учительство и трудовая интеллигенция — осталась в России. Военные и беженцы, преобладавшие в эмиграции, были потребителями культуры «легкого наслаждения», «патриотического лубка» и «интернационального романа-фельетона». Правда, художественная, философская и научная литература находились в разном положении.
Русская наука получила возможность непосредственно войти в рамки европейской и американской культуры. Но «невероятно трудны материальные условия» для пишущих на родном языке, а не всякая научная дисциплина допускает чужую языковую форму. Это относится прежде всего к «наукам о духе», тем более о своем, национальном духе. Однако именно с «науками о духе» Федотов связывает культурное значение русской эмиграции.
В оценке Федотова, с честью выдержала испытание эмиграцией и возросла духовно русская философия, от которой с XX века неотделимы русское богословие и историософская мысль. Они творчески продолжили, развивая и углубляя, традицию, прерванную революцией: «Это не линия эпигонов, а сама«акмэ» большого движения»(2). Федотов указывает, что в первом десятилетии нашего века в России из предпосылок немецкого идеализма и символизма «едва начала складываться совершенно оригинальная русская школа философии, теоретической и религиозной одновременно». Были поставлены новые проблемы. Революция не отменила этих проблем, «она просто смахнула их, уведя молодое поколение России в реакционную глушь 60-х годов»(3). Федотов убежден, что в изгнании совершается эта работа, которая призвана утолить духовный голод России, здесь он видит пути в русское будущее. Правда, русский мыслитель сознает отчуждение отцов и детей, невозможность психологически принять в будущем известные моральные и культурно-общественные предпосылки философии начала XX века. Однако Федотов уверен: «Когда пройдет революционный и контрреволюционный шок, вся проблематика русской мысли будет стоять по-прежнему перед новыми поколениями России»(4). Сейчас многое склоняет к подтверждению этого предвидения.
Таким образом, русский мыслитель, отвергая дореволюционную традицию в политике, считает ее еще плодотворной в духовной культуре. Но революция поставила духовную проблему, которая не стояла перед дореволюционными поколениями. Революция вызвала сильнейшую реакцию. Возникает вопрос: «Каков итог собственно духовной реакции на революцию?» Федотов указывал два возможных типа этой реакции: «или в виде прямого отрицания, духовной контрреволюции, или в виде того условного приятия революции — по крайней мере ее проблемы, — которое у нас получило несколько странное имя —пореволюционности»(5).
Нужно признать, что духовные контрреволюции были иногда весьма - плодотворны в истории. Однако русская реакционная эмиграция имела