Как придет весна красная,
Все луга, болота разольются,
1 Оставшийся непонятным для Ю. М. Соколова, которому принадлежит прекрасный этюд об этом стихе: «Весна и народный аскетический идеал». Рус. фил. вести., 1910 (3-4).
мать-земля
==77
Древа листом оденутся,
На древах запоет птица райская
Архангельским голосом,
Но ты из пустыни вон изойдешь,
Меня, мать прекрасную пустыню, позабудешь.
На первый взгляд, непонятно это бегство из пустыни в самом расцвете ее весенней красоты. Но следующий вариант поясняет намек пустыни:
Налетят же да с моря пташки.
Горе-горския кукушки,
Жалобно будут причитати,
А ты станешь тосковати.
Мотив весенней тоски и кукушки недостаточно ясен: это тонкая и скрытая форма тоски по любви. Замечательно, что не соловей, а кукушки искушают пустынника: то есть не сладострастие, а материнство. В песне кукушки на род слышит тоску о потерянных птенцах, по своему гнезду, по родовой жизни. Таким образом, не демонический соблазн красоты искушает в природе, а материнское сердце земли противополагается девственной красоте пустыни. Но они оба благословенны. Конфликт между ними намечен необычайно тонкими чертами и не остается непреодоленным. Царевич избирает пустыню, чтобы спасаться ее ангельской красотой.
Русский певец решительно не хочет видеть в красоте земли страстных ''панических '' черт. Достаточно обратить внимание на то, какие формы растительного мира символизируют красоту и силу земли. Всем древам мать — траурный кипарис, донесенный до народного воображения апокрифической книгой, рассказами паломников и крестиками из святой земли. Рядом с ним кедр и пега, — все три — хвойные деревья, то есть с подсушенной жизненностью, с бессмертной, но мертвой листвой. Из родных дерев певец называет березку и рябину рядом с кипарисом для построения сионской церкви (214) — плакучие деревья се вера. Его любимые цветы — «лазоревые», то есть холодного, небесного цвета. Лозы и розы, обвивающие гроб Богоматери, даны не по непосредственному видению, а сквозь церковно-византийский орнамент, в отвлечении от страстной их природы.
Когда в стихах поется о человеческой, женской красоте,
==78 Г. П.
то почти всегда в связи с материнством: такова красота Богородицы, матери Федора Тирянина. Несомненно, что, говоря о материнской красоте, певец имеет перед собой иконописный образ Богоматери, византийско-русский, то есть отвлеченный от девственной прелести и даже юности. Все это возвращает нас к иcxoднoй тoчке: кpаcoтa мира для русского певца дана не в соблазнах страстных сил, а в бесстрасном умилении, утешительном и спасительном, но как бы сквозь благодатные слезы.
Мы уже сказали, что мать-земля, кормилица и утешительница, является хранительницей нравственной правды. Грехи людей оскорбляют ее, ложатся на нее невыносимой тяжестью.
Как расплачется и растужится
Мать сыра земля перед Господом:
«Тяжело-то мне, Господи, под людьми стоять,
Тяжелей того — людей держать,
Людей грешных, беззаконных».
Мы видели, что земле можно каяться в грехах (отражение старинного религиозного обычая), и, при всей своей материнской близости к человеку, не все его грехи она прощает.
Во первом греху тебя Бог простит...
А во третьем-то греху не могу простить.
Измученная грехами людей, она сама просит у Бога кары для них:
Повели мне, Господи, расступитися
И пожрати люди — грешницы, беззаконницы...
На это Господь отвечает успокоительным обещанием своего Страшного Суда.
Можно сделать попытку определения особого нравственного закона земли, который, войдя в круг христианских представлений, тем не менее, сохраняет следы древней натуралистической религии наших предков. В приведенных стихах об исповеди земле «молодец» кается в трех грехах: