В 1921 году в октябрьском номере недавно созданного «толстого» литературно-художественного и научно-публицистического журнала «Красная Новь» напечатана пьеса «Мы» — первое произведение Артема Веселого, опубликованное в Москве 2.
С этого времени Николай Кочкуров берет псевдоним Артем Веселый.
Из письма Артема 7 ноября 1921 г.
Сегодня я ничто. Сегодня я косноязычен, не выдавлю из души ничего, кроме банальных «милая» — «дорогая». […]
Но, может быть, завтра я создам сказку, которой будут восхищаться многие будущие поколения, может быть, я пропою тебе песнь, которая тысячезвучным эхом покатится по ребрам веков, может быть, я скажу слово, которое будет переходить из уст в уста всех народов…
Многие статьи в «Фрининой газете» — экзальтированное выражение сильного чувства.
Ты и я — крылья нашего счастья…
Любовь — тайна!..
Любовь — ценнейший клад. Счастлив, как Бог, тот, кто сумеет найти и поднять этот клад.
Любовь, как океан ночью. Может быть, берег рядом, может быть — далеко, далеко, а может быть, совсем нет берега — конца любви!?!
Счастлив, бесконечно счастлив тот, кто любит и любим…
Во втором номере Артем помещает лирический этюд:
Ты — политработница женотдела. Я — комсомолец. Это в настоящем. В ближайшем будущем — весна — море (?) пустыня (?).
Дальше — туман, сквозь который вырисовываются и кабинет, и канцелярия, и квартира с теплой уборной, и горы интересных книг.
Солнце мое — Фрина!
Безумие — лучшие годы солнечной юности проводить в каменных мешках, заплеванных канцеляриях, устланных пошлыми коврами.
Мы должны пойти бродяжить.
А если мы не решимся этого сделать, то это будет значить, что мы устали жить (не живя!), что нам не знаком вкус хмельного и пьянящего меда жизни! что мы не способны проложить свой оригинальный путь жизни! что мы не можем вырвать из зубов жизни то, что называется счастьем, это будет значить, что мертвящее дыхание буржуазной культуры коснулось нас, сварило наши души, что мы расслабли, размякли, расшнуровались, что в нас нет ни костей, ни мускулов, ни воли, ни сильных желаний, ни пламенных дерзаний, ни, ни, ни, ни.
Мы должны пойти бродяжить в ближайшую весну!
Далее в тексте несколько отдельных записей, обведенных рамками:
Поверь! Нам не захочется лезть с кулаками на всех богов и чертей, когда потускнеют наши сверкающие безумьем глаза, слиняют брови, поблекнут лица, когда наши сильные мускулистые тела засохнут как луковицы.
ПОВЕРЬ!
Наша дорога — все дороги. Наш путь — все пути и наше жилище весь МИР.
Мои ноги тоскуют по росе.
Мои глаза тоскуют по просторам.
Я тоскую по широким сильным движениям…
ДУРАКАМ ПУТИ НЕ ЗАКАЗАНЫ.
Всесильная любовь, как божество, воистину царишь ты над сердцами! Нет жизни в том, кто твоего величья не признает!..
В этом же номере — под шапкой фельетон «Письмо правоверного комсомольца»:
Моя дорогая!
Шлю тебе и всем т.т. коммунистический привет.
Только сейчас воротился с заседания ячейки. Повестка дня была чрезвычайно интересная. Еще интереснее было само заседание. Я выступал содокладчиком по вопросу о новой экономической политике. С чувством глубочайшего сожаления приходится констатировать печальный факт глубокой политической отсталости некоторых членов партии […]
«Азбуку коммунизма» 3 перечитал раз сорок, некоторые страницы выучил наизусть и теперь не хвалясь могу сказать, что я стал очень сознательным […]
Обыватели по-прежнему инертны, агрессивны. Духовных запросов — никаких. На днях на моей лекции на тему «На грани двух миров» присутствовали только пять человек. По правде сказать, все пятеро они мне и не особенно понравились: слишком уж мелкобуржуазные физиономии, и только один, который все время спал около двери на скамейке, был в синей рабочей блузе, с лицом, прокопченным удушливым дымом фабрик.
— Вот типичный индустриальный рабочий, — радостно думал я. Однако после лекции пришлось разочароваться. Оказалось, что это сторож нашего клуба. […]
Проснувшись к концу лекции, он все-таки горячо аплодировал, что является психологически несомненным показателем того, что в глубине его деклассированной натуры заложены здоровые коммунистические инстинкты […]