Что тут поднялось! Надя кинулась искать мяч: с прошлого года он запропастился куда-то. Митя засучил рукава, точно собирался на кулачный бой. Дядя Коля разулся, чтобы легче было бегать.
— Мы вас за Можай загоним! — пообещал Азаров.
— А мы вас еще дальше! — не уступал дядя Петя, перемигиваясь с Надей: дескать, покажем свою удаль!
Все побежали на пустырь, который начинался сразу за домом. Солнце еще стояло высоко, и было жарко. Редкие облака плыли над дальним лесом.
Вожаки двух партий померились на палке, кому водить, и игра началась.
В самый разгар, когда Надя перехватила мяч и загородила путь Илюше, целясь в него мячом, он, избегая удара, бросился в сторону, споткнулся и упал. Злорадно сверкая глазенками, Надя занесла над ним руку с мячом, выбирая, куда побольнее ударить. Все кричали, и невозможно было понять что. Лежа на земле, Илюша защищался от удара. Верхняя пуговица на рубашке отлетела, и Надя увидела у него на шее крестик.
— Бей! — кричали в один голос Митя и Петр Николаевич.
Надя опустила руку с мячом.
— Бей, чего медлишь?
— У него… — Надя в растерянности поглядела на отца, на Валю и сказала: — У него крест на шее… как у старушки. — И она, смеясь, зажала рот.
— Перестань! — строго прикрикнул на нее Азаров, и всем стало неловко.
Илюша поднялся. Уши у него горели от стыда.
Интерес к игре сразу пропал, и все молча стали собирать разбросанные вещи.
В доме тоже разговор не клеился. Потом Митя сказал сердито:
— Сколько раз я говорил: надо церкви закрыть, а попов заставить пахать землю.
— Не так просто, — сказал Петр Николаевич задумчиво. — Не легко выветрить из людских голов то, что вдалбливалось тысячелетиями.
— Что же, и нам ждать тысячу лет? — спросил Митя.
— Не знаю, может быть… Посмотри, как искусно агитирует церковь. Там используют музыку, живопись, песни. Какие соборы и храмы — смотришь, и глаз не оторвешь! А расшитые золотом одежды? А торжественные песнопения? Даже аромат ладана и вино использованы для того, чтобы увлечь людей, опутать их сладким дурманом веры. Я был в плену в Германии и видел: у католиков так и написано над входом в храм: «Дом бога».
— Попы агитируют, а мы ждем, пока наших ребятишек заарканят, — сказал Митя и взглянул на Илюшу.
Все молчали. Дядя Коля допивал чай из блюдечка.
— Петр Николаевич прав, — сказала Валя, — в церкви так красиво, что уходить не хочется.
— Здравствуйте, еще одна богомолка нашлась! — недовольно проговорил Митя.
Старший Азаров ходил по комнате и, когда вступил в разговор, все насторожились: было видно, что дети любили слушать отца.
— Церковникам легко агитировать, когда им буржуи всего мира помогают. Помнишь, Петр Николаевич, как наш «друг» Иван Петрович Каретников пожертвовал на храм Василия Блаженного половину состояния? Зачем ему было отдавать деньги? Он знал, что церковь с лихвой вернет ему расходы. Кстати, я видел его сегодня на демонстрации. Разве он у вас работает?
— Используем как старого специалиста, — ответил дядя Петя.
— Красного спеца, — с иронией поправил Митя. — Сейчас все буржуи перекрашиваются на советский лад.
— Кто же он теперь: меньшевик, эсер или анархист? — спросил Азаров.
— Нэпман, — перебил Митя с досадой. — То ликвидировали буржуев, то теперь сами плодим их.
— Все-таки кто же теперь Каретников? — повторил свой вопрос старший Азаров.
Дядя Петя ответил с усмешкой:
— Как ни странно, большевик.
— Не может быть!
— Вполне серьезно.
— Как же он пролез в партию?
— Очень просто, — ответил за дядю Петю раздосадованный Митя. — Отрекся на минутку от меньшевиков и заявил, что он большевик.
— Тоже на минутку, — заметил Азаров. — Скоро начнется чистка партии, погоним его в три шеи!
Илюша не догадывался, что речь шла о том самом веселом толстяке Иване Петровиче, который отплясывал на демонстрации «Барыню» и горланил песни. А если бы даже узнал, что это он, то удивился бы, потому что толстяк очень ему понравился.
А разговор между тем продолжался.
— Вот ты, Митя, говоришь, что буржуи перекрашиваются на советский лад. Это еще не самое страшное. Я о другом тревожусь: за кем пойдут наши дети. Вон их сколько, сирот, по базарам бродит, папиросниками заделались, воришками — это ведь растление детских душ. И все эти Иваны Петровичи будут биться за то, чтобы вести наших ребятишек за собой. А ведь они, дети, — будущее революции!