Папа и сам давно подумывал об организации похода к «святым местам». Этого требовали интересы церкви в борьбе с исламом, соперничество католицизма с восточной церковью, стремление увеличить количество католических епархий и, следовательно, доходов; наконец, папу беспокоило образование многочисленного слоя безземельных рыцарей, возникшего в результате утверждения системы майората[1]. Огромное число «обезземеленных» рыцарей были обречены на участие в бесконечных междоусобных войнах, ухудшавших и без того плохое хозяйственное положение стран Западной Европы. К походу в Иерусалим папский престол призывали богатые торговые города (Генуя, Венеция, Марсель), стремившиеся установить прямую торговлю с Востоком без византийского посредничества.
Все эти мотивы в большей или меньшей степени прозвучали в речи Урбана II на Клермонском соборе, произнесенной, как это постоянно подчеркивается во французской историографии, на французском языке. «Земля, на которой вы живете, — сказал папа, обращаясь к «отцам церкви44 и феодалам, — со всех сторон закрыта морями и горами; на ней тесно вашему многочисленному населению; она лишена богатств и едва обеспечивает пропитание тем, кто ее обрабатывает. Именно по этой причине вы непрерывно ссоритесь и истребляете друг друга. Усмирите же вашу ненависть и направьте свои стопы к Гробу Господню… Теперь же может прекратиться ваша ненависть, смолкнет вражда и задремлет междоусобица. Предпримите путь ко Гробу Святому, исторгните ту землю у нечестивого парода и подчините ее себе. Кто здесь горестен и беден, там будет богат»{2}. Указующий перст главы католической церкви направил враждовавших между собой западноевропейских феодалов на сказочный Восток, где, как гласила молва, рыцарей ожидали несметные богатства и воинская слава. Возможность разбогатеть становилась тем более привлекательной, что она освящалась почетной миссией «освобождения Святой Земли и Гроба Господня».
Едва папа закончил свою речь, как воздух над Клермоном огласили восторженные крики многотысячной толпы на латинском и французском языках: «Deus lo voit!», «Dieu le veut!» (Этого хочет Бог!). Тут же многие бросились к папе с просьбой благословить их на поход. Урбан II предусмотрел подобный исход и немедленно объявил знаком вступления в «святое воинство» красный крест, нашитый на правое плечо.
Речь Урбана II вызвала сильнейшее возбуждение во всех западноевропейских странах. Уже четыре месяца спустя первые отряды крестоносцев устремились на Восток. Началась почти 200-летняя история крестовых походов{3}. Столь подробный рассказ о предыстории первого крестового похода мог бы показаться излишним и не относящимся к теме данной книги, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что первый крестовый поход, наряду с завоеванием Англии норманнами в 1066 г., во французской исторической литературе принято считать началом колониальной политики Франции. При этом ссылаются на папу-француза, на место проведения церковного собора, провозгласившего поход на Восток, на то, что во главе первого крестового похода были поставлены Раймунд, граф Тулузский и папский легат Гуго Вермандуа, брат французского короля Филиппа I, на то, что почти все военачальники первых крестоносцев были французскими сеньорами.
Как известно, первый крестовый поход, продолжавшийся почты четыре года, завершился завоеванием Иерусалима и обширных районов Ближнего Востока и Северной Африки, где крестоносцы создали свои эфемерные государства. Французская историография подчеркивает тот факт, что во главе Иерусалимского королевства встал Годфрид Бульонский, герцог Нижней Лотарингии, во главе графства Эдесского — его брат Балдуин; графство Триполи возглавил Раймунд Тулузский. Французский язык, право, архитектура, идеи, марсельская торговля доминировали в государствах крестоносцев. Весь сирийский берег становился фактически французской колонией, где обосновались военно-монашеские ордена Госпитальеров и Тамплиеров, основанные французами.
Второй крестовый поход (1147–1149 гг.) возглавил французский король Людовик VII, а последний, восьмой поход в Тунис (1270 г.) — Людовик IX Святой.
Указания на крестовые походы как на первый акт многовековой колониальной экспансии Франции скорее всего нужны буржуазной историографии для доказательства «исторической обоснованности» позднейших колониальных притязаний Франции, в частности, на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Гораздо более важным является выяснение вопроса о реальных последствиях крестовых походов для социально-экономического развития западноевропейских стран, в том числе и Франции.
В «Диалектике природы» Ф. Энгельс писал: «Со времени крестовых походов промышленность колоссально развилась и вызвала к жизни массу новых механических (ткачество, часовое дело, мельницы), химических (красильное дело, металлургия, алкоголь) и физических фактов (очки), которые доставили не только огромный материал для наблюдений, но также и совершенно иные, чем раньше, средства для экспериментирования и позволили сконструировать новые инструменты. Можно сказать, что собственно систематическая экспериментальная наука стала возможной лишь с этого времени»{4}.
Одним из главных последствий крестовых походов стало заметное оживление экономической активности и торговой экспансии в Западной Европе. Во Франции крестовые походы во многом способствовали укреплению королевской власти. «Король Франции, — отмечает французский историк Ж. Арди, — извлек из крестовых походов бесспорную пользу: его престиж распространился по всему Востоку до монголов, а его авторитет в самой Франции был укреплен. Между прочим, крестовые походы ослабили, подорвали и истребили феодальные семьи, и король воспользовался этим для того, чтобы утвердить принципы централизма»{5}.
Успешное хозяйственное и политическое развитие Франции надолго было прервано Столетней войной с Англией, начавшейся в 1337 г. Война обескровила страну, на полтора столетия отвлекла все ее силы и ресурсы. Внутренняя и внешняя торговля была блокирована, так как дороги и морские подступы стали небезопасны. Все французские средиземноморские порты были разрушены. Только Нормандия еще сохраняла связи с внешним миром. Именно нормандские торговцы из Дьеппа и Руана первыми проникли в 1364 г. на западноафриканское побережье, где основали торговые фактории в устье Сенегала, в Гамбии и на берегах Сьерра-Леоне. Любопытно, что здесь они опередили даже португальцев.
… Прошло полтора столетия. Неторопливо отсчитывал последние годы XV век. Ничто, казалось, не предвещало крутого поворота в истории старой Европы. Все так же гремели войны и свирепствовали эпидемии, словно соперничающие друг с другом в истреблении рода человеческого. Европейские монархи скрещивали оружие за преобладание на континенте. Королевская власть утверждала себя в борьбе с непокорными феодалами. Медленно, но неудержимо шел процесс государственной централизации; закладывались основы абсолютизма.
И именно в это время в недрах феодализма невидимо, но неотвратимо шел процесс зарождения капиталистических отношений. Три столетия спустя К. Маркс в XXIV главе «Капитала» определит это время как эпоху первоначального накопления, когда массы непосредственных производителей — крестьян превращались в наемных рабочих, а средства производства и денежные богатства — в капитал. Эпоха первоначального накопления стала преддверием новой, капиталистической общественно-экономической формации.
Зарождение капиталистических отношений имело для Западной Европы значительные последствия и в области культуры. Наступала эпоха Возрождения, которую Ф. Энгельс определил как «величайший прогрессивный переворот из всех, пережитых до того времени человечеством»{6}.
С Возрождением неразрывно связана и эпоха Великих географических открытий, наступление которой было ускорено появлением опасности для Западной Европы со стороны Османского султаната.
Развитие турецкой экспансии привело к тому, что уже в начале XVI в. Средиземное море, являвшееся с античных времен главным районом европейской морской торговли, постепенно утрачивает свое прежнее значение.