Выбрать главу

Что ж, возможно до неолитической революции эту теоретизацию можно релевантно отнести к мелким бродячим группам охотников. В них человек отличается от животного только тем, что направляет свое насилие от другого человека на животное в процессе охоты. Однако и тут насилие превращается в охоту (и тем самым преодолевается) за счет ее разумной и коллективной организации – иначе человеку не одолеть зверя. Позже, в Античности, малая группа людей с помощью мышления одолевает города – так рождается европейское искусство войны и государство, каким мы его знаем. Прекрасный анализ есть у русского философа М. К. Петрова («Пентеконтера. В первом классе европейской школы мысли», например здесь: http://www.situation.ru/app/j_art_739.htm, альманах «Восток», выпуск № 1/2 (25/26), январь – февраль 2005 г.).

Защита внешне выглядит как применение силы. Так же, как и власть. Однако главное в защите – противостояние превосходящей силе, то есть уже не с помощью силы, не только и не столько ею (хотя и с ее применением). С властью все еще более определенно: сама власть есть преодоление насилия (животного начала). Оно просто его заменяет. Власть есть приказ, предписание, то есть слово. Она адресована не телу (как насилие), а сознанию, духу, душе, мысли. Власть работает, поскольку она лишь напоминает человеку о его месте, о том, что он уже знает свое место. Власть – это разумное напоминание и предложение вернуться на свое место. И человек возвращается. Почему? Потому что это его место, его дом, каким бы он ни был в сравнении с другими домами.

Место и дом защищают человека помимо всякого насилия, всякой силы. Территория дает человеку место – и он не висит в воздухе, не бродит в чуждой ему природной среде. В деятельности и мышлении он у себя дома. Поэтому государство как организованная власть есть, прежде всего, мышление по поводу деятельности (и хозяйственно-экономической деятельности как первой в смысле необходимости). Власть есть мышление, ухватывающее деятельность, выражающее ее (и от нее зависящее), принуждение власти (и государства) есть лишь мыслительное, словесное, знаковое выражение принуждения деятельности, ее обязывания, прикрепления людей к деятельности, а не к природе. Впрочем, если мой дом, мое место, моя территория обязывают меня, то я – если в сознании – эту обязанность выполню. Приведение в сознание не есть насилие.

Суверенитет есть мыслительное содержание государства, защиты и власти. Суверенитет есть сущность государства – как мышление, схватывающее деятельность территории и с территорией. Суверенитет – мышление самой территории, обретающее государство как свое выражение и форму.

Капитализм и вызов суверенитету

Территория – не товар. В истории есть случаи покупки и продажи территорий, но это исключение, ничтожное к тому же по площади. И уж точно они не образуют никакой оборот. Капитализм игнорирует территорию как главное «тело» экономики. Вот точные – и самые первые слова «Капитала» Маркса: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как «огромное скопление товаров», а отдельный товар – как элементарная форма этого богатства». Все точно.

Смысл товаров – в торговле ими, в перемещении. Масса товаров нетерриториальна. Промышленность нетерриториальна (в принципе), переносима с территории на территорию. Поэтому авторы упомянутого «Насилия и социальных порядков» считают промышленную революцию рождением нового социального порядка и сравнивают ее масштаб с революцией неолитической. В этом они неоригинальны, в этом они марксисты.

Промышленная революция есть вызов территориальному мышлению. Капитализм не хочет видеть территории как главное богатство народов. В урезанном и натуралистическом (то есть лишенном его деятельностной действительности) виде территория «просачивается» в представление о факторах производства как «земля» (наряду с трудом и капиталом). Но в политэкономии капитализма и речи быть не может о продолжительных, исторических процессах накопления и концентрации. Разум рынка сиюминутен.