- А как зовут его, не знаешь ли? – обратился он к давешнему соседу.
- Да вроде Антонием, - с усмешкой ответил тот. – Что, парень, в сердце запал? Зря ты это, не жилец он на белом свете.
Наст не ответил, но солдат и не ждал ответа. Вынул кисет, скрутил цигарку. В воздухе потянуло дымком, запах привел омегу в чувство.
«Антоний... Точно из господ, крестьян так не называют. Неровня он мне, да и годами моложе… Ой, что это я опять, экий дурак, какие глупости лезут в голову! Домой пора, ночь на дворе. Его Светлость, небось, ждет меня, болью мучается».
Но уйти никак не мог. Сидел возле, жалостливо вздыхал, гладил по лицу, по длинной узкой ладони. Хоть бы в себя пришел, глаза открыл. Какие они у него? У светловолосых чаще синие бывают, или серые… Красивые, наверно, вон ресницы-то какие длинные…
В свои двадцать шесть лет Наст не знал любви к мужчине, и нисколько об этом не жалел. Круглый сирота, он вырос в поместье, с малых лет выполняя несложные работы по дому. Многие считали его глуповатым, и он не разубеждал людей, а с годами стал даже подыгрывать в этом, изображая из себя беспечного и наивного простака. Так было легче жить, и молодые альфы не приставали к нему с греховными помыслами. А между тем внешность Наста не лишена была приятности, и князь Марлин не раз спрашивал, а не желает ли он выйти замуж, и даже называл по именам возможных женихов. Наст неизменно делал круглые глаза и отказывался. Больно надо! Ничего хорошего ни в любви этой, ни в замужестве нет! Теа вон живет со своим Руди, как кошка с собакой, да и другие не лучше!
Да что крестьяне! Хозяин и сам-то незамужний, да и молодой граф Тефан счастья не нашел, один сына растит! Так куда уж ему, сироте безродному, рыпаться!
Когда Насту сравнялось двадцать пять, от него все отстали. По деревенским меркам он стал считаться перестарком и для замужества негодным. Одним словом - блаженным чудиком.
А между тем у Наста было нежное сердце и практичный житейский ум, а также цепкая память и понятливость. За считанные недели он освоил все медицинские тонкости, которым обучил его городской лекарь князя Марлина, и успешно применял полученные навыки в обращении со своим господином. Хозяин был очень доволен омегой, всё время повторяя, какие у него лёгкие руки.
И вот теперь эта война. Нежданно негаданная любовь к незнакомому мальчику… «Да полно, любовь ли это? – отговаривал себя Наст. – Просто пожалел я его, такого молодого, нежного, такого красивого и несчастного, просто пожалел, только и всего…»
Как бы там ни было, но Антоний не шел у него из головы. На следующее же утро он осмелился поговорить о нем с доктором. Тот выслушал своего добровольного помощника, дал несколько советов и согласился посмотреть его знакомого в самое ближайшее время, как только выдастся свободная минутка.
Раненые прибивали и свободной минутки всё не выпадало, поэтому Насту приходилось обходиться своими малыми знаниями. Закончив дневные труды на улицах и в лазарете, он бежал знакомой дорогой к своему «князю», разматывал слипшиеся повязки, промывал рану, накладывал лекарство и заменял новыми бинтами. Нога казалась ему то лучше, то хуже, и надежда сменялась отчаянием…
Два дня назад «князь» пришел в сознание, увидел высоко над собой кусочек синего неба, пожухлую от зноя листву огромного дуба, и, совсем близко, лицо склонившегося над ним омеги.
- Кто ты? – прошептал он пересохшими непослушными губами.
- Наст, - так же шепотом ответил омега и поднес к его губам носик поильника.
- Спасибо, - раненый благодарно глотнул, потом ещё, ещё, и пил, не отрываясь, пока вода в сосуде совсем не иссякла. – Где это я?
- В Матаре.
- В Матаре? – изумлённо повторил "князь", неловко пошевелился, пытаясь подняться, и застонал, оглушенный резкой болью в поврежденной ноге. – Я умираю, да?
- Нет, нет, что вы? – заспешил Наст. – Скоро лекарь осмотрит вас, и …
- Где наши армии? Где враги? – пере6ил он. – Сколько дней я уже провел здесь?
- Наши вошли в Матару вчера, а армия Виссариона встала лагерем на границе провинции, - пересказал он слышанное утром в лазарете. - Что же касается вас, то вы тут лежите уж шестые сутки. Иногда вы вроде бы приходили в себя, но ваши глаза ничего не выражали. Мне удавалось покормить вас и напоить водой, но кушали вы очень мало. Чтобы поправиться, вам надо набираться сил. Я принесу вам супу!
- Постой, - раненый посмотрел не омегу широко раскрытыми глазами. Они оказались у него не синими, и не серыми, а зелёными, словно вода в весеннем пруду. – Почему ты ухаживаешь за мной?
- Я помогаю всем раненым, - потупился он.
- Но мне особенно. Ты правильно сказал - я уже приходил в себя, и хоть не мог показать этого, но каждый раз чувствовал тебя рядом. От твоего присутствия мне становилось легче, - юноша нашел руку Наста и нежно погладил. – Ты сидел возле меня даже ночью…
- Да? А я и не знал, что вы знаете, - фраза вышла неуклюжая, и Наст хотел поправиться, но слова не шли с языка, и способность мыслить исчезла. Глаза «князя» были близко, они смущали его, манили и затягивали, и он тонул в них, как в омуте. Пальцы дрожали в его руке, и не было сил отнять их, как не было сил и на то, чтобы сдержать разлившуюся по щекам предательскую краску волнения.
Ему и прежде было приятно прикасаться "к князю", но теперь, когда это делал он сам.... Новые ощущения не шли ни в какое сравнение с прежними.
- Ты красивый, - неожиданно сказал альфа, - и милый. А почему ты называешь меня на «вы»?
- Потому что вы из господ, а я…
- Сейчас война, Наст, - мягко сказал он, - я слаб и беспомощен, а ты мой добрый лекарь. Давай без церемоний, ладно?
- Ладно, - застенчиво улыбнулся он.
- Ответь честно, как ты находишь мою рану? У меня есть надежда?
- Рана не очень, - с горечью признался Наст, - но надежда есть всегда. Всегда, пока человек живет на свете. Я принесу супу, подождите немного…подожди… Антоний…
- Ты знаешь моё имя?
- Да, - кивнул омега. – Ваш сосед сказал, вон тот, слева. О, где ж он?