— Это было бы лучше всего, — согласилась она, — Обручим их и сразу избавимся от всех разговоров. А лучшего йигита, чем Берды, не сыскать. Всем он взял и к нам, как к своим родным, относится, никуда от нас не уйдёт… Только бы этот Сухан Скупой, чтоб ему сгнить, не помешал. Если сказать ему, он не согласится. Может, тайком всё сделать?
— Мы не воруем, — с достоинством возразил Мурад-ага. — Чего нам от людей таиться? Но и тянуть с этим делом не надо. Знаешь пословицу: «Пока умник раздумывал, дурак реку перешёл»? Я немедленно еду в пески и присылаю сюда Берды. А ты иди к баю. Даст своё согласие — хорошо. Не согласится — идите к Огульнияз: она всё знает, не боится, слава богу, ни бая, ни шайтана с рогами. Она сумеет быстро обвенчать наших детей, а там бай пусть бесится — дело будет сделано, Берды парень молодой, сильный, если что, везде сумеет кусок хлеба заработать. И мы с тобой тоже не пропадём. Всю жизнь я угождал Сухану Скупому — чего добился? Не Сухан Скупой — другой скупой найдётся, хуже, чем есть, не будет, проживём как-нибудь остаток дней… Значит, решили? Тогда я поеду, утра дожидаться не буду. Только прошу тебя: смотри в оба. У Скупого на языке — мет, а под языком — колючки. Сама мозгами раскидывай, как лучше…
Простившись с детьми, Мурад-ага уехал. А через несколько дней в село пришёл Берды. До его прихода Оразсолтан-эдже успела посоветоваться с незаменимой Огульнияз-эдже и другими близкими людьми. Все единодушно одобрили решение Мурад-ага, — и женщины и мужчины, — сказали, что он поступил, как хороший отец и добрый мусульманин, потому что даже Кораном предписывается отдавать дочь в жёны тому, кого она любит. Мурад-ага следует велениям пророка, и аллах не оставит его своей помощью, а если случится что, то люди помогут доброму делу.
— Вот не знаю только, как Сухан-ага, — колебалась Оразсолтан-эдже. — Сказать ему о свадьбе или просто пригласить, когда всё будет готово?
— Сходи для вида, попроси разрешения, — посоветовали ей. — Помешать он не помешает, но кровно обидится, если обычай нарушите. Скажите, мол, так и так. А будет против, без него обойдёмся, но — всё по закону, никто не подкопается, пусть бай хоть лопнет от злости.
Сухан Скупой лежал на кошме посреди кибитки вверх брюхом и охал, переваривая слишком обильный обед Своих домашних он не баловал едой, но для себя не скупился. В пищу он употреблял всё, даже то, что добрые люди собакам выбрасывают. Всё ему было впрок, хотя порой такая жадность приводила к тому, что он, постанывая и воровато оглядываясь, по десять раз на день бегал за стога колючки, придерживая руками живот.
— Салам алейкум! — поздоровалась Оразсолтан-эдже. Она была полна решимости, но в глубине души побаивалась шумливого и злого бая.
— Алейк… — буркнул Сухан Скупой, усаживаясь на кошме. Сунув руку под рубашку, он погладил свой арбузообразный живот, некоторое время пыхтел и чесался, потом лениво сказал:
— А-а-а… Оразсолтан? Это ты? Проходи, садись…
— Я ненадолго, Сухан-ага, — Оразсолтан-эдже присела у оджака. Я к вам по делу зашла.
Сухан-бай поскрёб один бок, задрал рубашку и почесал второй.
— Что же у тебя за дело ко мне?
— Мы вот посоветовались и решили обвенчать нашу дочь с Берды. Как вы на это смотрите?
Сухан Скупой сунул в рот бороду, пожевал, выплюнул откусанные волоски.
— Это какой Берды? Подпасок Мурада?
— Он самый, Сухан-ага. Хороший парень, ласко-вый, уважительный. И дочку нашу любит.
— Что ж, хорошее дело. Коль отец-мать решили, то других и спрашивать нечего.
— Да ведь совет яшули тоже послушать надо.
— Верно, но всё от отца с матерью зависит… Я предлагал вам отдать дочь в семью Бекмурад-бая, потому что они богатые люди. Какой калым не запросите — торговаться не станут. А вам деньги не помешали бы, о вашей пользе я думал. Откуда мне было знать, что у вас совсем другие намерения? Только сейчас слышу об этом. Мы сразу могли дать окончательный ответ Бекмурад-баю… Большой калым вы упустили!
— На что нам калым, Сухан-ага! От продажи дочери ещё ни один человек не разбогател — плохие это деньги. Пусть лучше дочка счастливой будет, большего богатства нам не надо.
— Ну что ж, дело ваше. Может быть, вы и умнее других поступаете.
Спокойный тон и всё поведение Сухана Скупого были настолько неожиданны, что Оразсолтан прониклась полнейшим доверием к баю. Может, в самом деле хотел он добра их дочке, кто знает.
— Сухан-ага, коль вы не возражаете, пусть Берды побудет с месяц в селе, пока мы всё уладим?
— Месяц? — Сухан-бай пожевал губами и снова полез под рубашку: чесаться. — С месяц, говоришь… Давай лучше так сделаем. Мураду с одним подпаском трудно будет. Через один базар я найму второго чолука и отвезу его к Мураду, а Берды прихвачу с собой. Заодно, если надо, и барана здесь купим, чтобы из песков не гнать. Муки дам на свадьбу — празднуйте, чтобы все гости вашу щедрость видели. Согласна?
— Согласна, — кивнула Оразсолтан-эдже, поражённая добротой бая.
— Ну, коль так, то назначайте день свадьбы, — подытожил Сухан Скупой и принялся жевать бороду.
— Оразсолтан-эдже вышла из байской кибитки, как на крыльях вылетела, и сразу же побежала делиться новостями со своими советчиками. Многие, подивившись доброжелательности Сухан Скупого, согласились, что совет он дал дельный. Однако многоопытная Огульнияз с сомнением покачала головой: «От кривого дерева прямой тени не бывает. Где это видано, чтобы бай спокойно смирился со своим поражением. А Сухан Скупой особенно — этот и ворам товарищ и каравану друг. Ну, да не беда: кошка проворна, а мышь шустра».
Берды снова ушёл в пески.
Собачьим глазам дым нипочём
Все стенки лавки Сухана Скупого были сплошь увешаны халатами. Халаты лежали по углам в плотных, ещё не распакованных кипах. Посетителей не было.
Накинув на плечи один из халатов и нахохлившись, словно зачумлённая курица, хозяин в одиночестве сидел посреди лавки. Под ногу себе он сунул для удобства истрёпанный, пожелтевший от времени тельпек. Ворот бязевой рубахи, затвердевший от грязи и пота, давил шею, и Сухан Скупой время от времени вертел головой, пытаясь найти наиболее удобное положение- Тюбетейка, прикрывавшая щетинистую макушку бая, тоже была грязна и пропитана жиром настолько, что казалась восковой.
Солнце стояло довольно высоко, но базар на этот раз был бедный, и торговля у Сухана Скупого шла вяло. Совсем не было торговли. Однако бай не торопился в чайхану, он выжидал.
В дверь заглянул Бекмурад-бай. Заметив, что лавка пуста, вошёл и поздоровался. Дышал он тяжело, со свистом.
— Алейкум эссалам! Входите… входите! — заторопился Сухан Скупой, пытаясь подняться навстречу гостю. — Садитесь!
— Спасибо, Сухан-ага, спешу, — отказался Бекмурад-бай. Сняв с головы тельпек, он стряхнул пыль, вытащил из шапки платок и отёр с лица обильный пот.
— Проходи, чаю сейчас попьём, — настаивал Сухан Скупой. — Чай разговору не помешает.
Бекмурад с видимой неохотой сел, вопросительно посмотрел на Сухана Скупого.
— Дай бог доброй вести, Сухан-ага… Приезжал Мурад?
Споласкивая чаем пиалу для гостя, Сухан Скупой помолчал немного. Налил чаю, снова вылил его в чайник — для крепости — и сказал:
— Повесь псу на шею алмаз — заплачут и пёс и алмаз. Наши предки были умные люди, они говорили, что лучше иметь разговор со скотиной, чем с неразумным человеком. И ещё говорили…
— Что сказал Мурад? — довольно невежливо перебил Сухана Бекмурад-бай, раздражённый неуместной болтливостью толстяка.
— Отговаривается Мурад, сам не знает, чего хочет. Мол, дочь ещё молода, рано выдавать и тому подобное. Я рассердился, прогнал его прочь: «Уходи, — говорю, — с моих глаз, неблагодарная свинья…»
— Значит, дело наше не удалось?
— Почему не удалось? Очень даже удалось. Наше дело от нас зависит — как его поведём, так и будет… Что нам до отца с матерью! Глупые люди — выгоды своей не видят, чести не понимают… Да мы их упрашивать не станем. Не хотят — не надо. Только ни на одного человека не сердился я так, как на Мурада. Таких чабанов, как он, надо вниз головой с обрыва скидывать, верно?