— Ну, как, сестрица, похожа я на йигита? — улыбнулась она.
— Ещё как! Смотри, чтобы какая девушка не влюбилась… Иди, сестра, счастливого пути тебе! Пусть аллах бережёт тебя и твои заветные дороги, много радостей и удач тебе, сестрица!
Распрощавшись с Огульнязик и немного поплакав у неё на плече, Узук прибежала к заждавшемуся Берды и в нескольких словах объяснила всё.
— Я готов!
Узук стояла молча и из её глаз, как бусинки с оборвавшейся нитки, одна за другой катились частые крупные слёзы. Но не они заставили вздрогнуть юношу. На лице девушки было написано такое отчаянье, такая смертельная тоска, что Берды похолодел от недоброго предчувствия. Он крепко обнял её за плечи, несколько раз поцеловал в лоб, содрогаясь от сознания собственного бессилия.
— Что с тобой, Узук-джан… что случилось, скажи…
— Ой, пропала я… Сгорела я!.. — прошептала Узук, выскальзывая из его рук. Растерянный Берды опустился рядом.
— Не терзай, Узук-джан, скажи, что случилось?
— Прости меня… — Девушка крепко прижала ладони к лицу и провела ими так, будто не слёзы, а кожу стереть хотела. — Виновата я перед тобой, Берды…
— Говори, Узук-джан, говори… Ни в чём ты не виновата и никогда не будешь виноватой…
— Нет, Берды-джан, случилось непоправимое… Помнишь тогда в песках, я подарила тебе букет цветов? Мы и сами были как цветы… Ты остался прежним, а за меня грязные руки хватались, испоганили меня… Ищи себе чистую подругу, Берды, я недостойна тебя, недостойна!.. Не мне искать теперь высокую любовь — только на подстилку в чужом доме годна я.
Берды вспыхнул, как пламя. Ни разу за всё время юноша не подумал, что его Узук могла принадлежать другому. Нет, нет! Не может быть.
Берды страшно скрипнул зубами и привлёк к себе безвольное тело Узук. Где-то совсем рядом, на его груди, судорожными, крупными толчками билось её сердце. Ждущее, измученное, согласное с неизбежным, прощающее сердце. Совсем рядом. Как пойманный зверёк. Но тот старается вырваться и убежать, а сердце бежать не хотело. Незачем и некуда ему было бежать. Единственное сердце, для которого оно могло биться, быть рядом…
— Узук-джан, зачем ты к старым ранам добавляешь новые? — хрипло и незнакомо проговорил Берды, не отпуская девушку. — Разве мало той боли, что уже есть? Мало ран, что проклятый Бекмурад нанёс?.. Молчи!.. Не надо говорить… Вот я кладу голову на твою грудь и клянусь честью, что мой нож настигнет, Бекмурада и его подлого брата, куда бы они ни спрятались. Нет им защиты, нет убежища!.. А ты не виновата, Узук-джан. И перед людьми, и передо мной, и перед своей совестью. И никогда не считай себя виноватой… Разве цветок повинен в том, что на него наступил верблюд? Разве лань виновна, что охотник пустил в неё стрелу? Дикое насилие свершили над тобой подлые люди, пользуясь твоей беззащитностью. Ты говоришь, испоганили тебя? Нет, Узук-джан, чистую душу, чистую совесть не запятнают грязные руки. Река не осквернится, если из неё лакала собака!.. У нас с тобой разные тела, но душа одна. Никогда я не откажусь от тебя и ие обвиню тебя в позоре. Позор на чёрных сердцах насильников — и я вырву эти сердца, клянусь тебе, Узук-джан!..
— Идём! — решительно сказала Узук, вытирая слёзы.
— Куда это вы собрались? — ехидно спросили в дверях: там стояла Энекути и ожесточённо скребла вшивую голову. — Что, молодуха, парнем стать захотелось? Где это ты мужскую одежду достала? А-а, узнаю халат… Понятно, кого ты ограбила! А от меня одними побрякушками решила отделаться? Вот где твоя благодарность. И не думай, что сумеешь убежать! За тобой Бекмурад-бай на фаэтоне приехал. С женой приехал — почёт тебе оказывает, завтра заберут тебя, а ты уже успела йигита себе подыскать. Ловка ты, ничего не скажешь, да только ловкость твоя не удалась на этот раз.
Берды весь напрягся, готовый кинуться на эту черномазую стерву и задавить её во мгновение ока. Энекути и не подозревала, как близко стояла она рядом с собственной смертью. Спасла её жадность. Умоляюще протянув руки, Узук сказала:
— Быть мне жертвой за тебя, Энекути-эдже! Ты же служишь аллаху и должна помогать любому доброму делу. Этот парень — мой жених, ты это хорошо знаешь. Ты всё знаешь, Энекути-эдже! И я знаю твоё золотое сердце…
— Дай мне шесть штук из тех золотых монет, что вплетены в твои косы, — неожиданно потребовала Энекути, перестав чесаться. — Я их для своей дочери в приданое сберегу.
Узук заторопилась.
— Ах, Энекути-эдже, не шесть, десять монет я тебе отдам. И аллах вознаградит тебя…
— Воистину аллах велит быть справедливым от добрым к ближним… — Вертясь около своего пира, Энекути запомнила некоторые изречения из корана, которые он любил повторять. — Я сохраню эти монетки, сохраню… А ты, доченька, бежать хочешь?.. Пусть будет благополучным твой путь. Хорошего парня ты себе подыскала. Ай, какой хороший парень. Сотни Черкезов один такой стоит. Будь я помоложе
да покрасивее… хи-хи-хи-хи… А ты, доченька Узукджемал. ничего мне на память подарить не хочешь?
— Мне для тебя ничего не жалко, Энекути-эдже, — вполне искренне ответила Узук и протянула вымогательнице шёлковый женский халат с серебряными украшениями, который она сняла, переодеваясь в мужское платье и хотела взять с собой. Энекути схватила халат, быстро вывернула его наизнанку, скатала и сунула подмышку.
— Спасибо тебе, Узукджемал… Помнить буду… А вы быстрее отправляйтесь, как бы не заметили вас… Да вы неужто пешком собираетесь?!
Узук оторвала с косы последние пять монет, бросила их в нарядный головной платок бухарского шелка и протянула Энекути.
— Возьмите ещё… в приданое дочери… Помогите нам, Энекути-эдже, коней достать…
— Возьми ключ, — сказала Энекути, пряча за пазуху платок с монетами. — Это ключ от внутреннего двора. Там кони стоят… Ключ в замке оставь. А коней с кем-нибудь верните — хоть они и чужие, но гости ишана пользуются его святостью и неприкосновенностью. Имущество гостей — всё равно что имущество ишана-ага, и трогать его — грех великий. Ну, да уж ладно, верните только коней с достойным человеком… Смотри, задние ворота отпирай — там и людей нет, и собак поменьше. Идите быстрее, а то ещё попадёшься с вами!
Узук и Берды пробрались во внутренний двор и вывели двух осёдланных коней. Их никто не заметил. И то, что направились они в сторону Теджена, не видел никто, только звёзды да случайный тушканчик. Но звёзды к утру погасли, а тушканчик достался на завтрак ворону, да он и всё равно не сказал бы никому: тушканчики добрые зверьки и за своё молчание золотых иранских монет не требуют.
Мюрид любит шейха, а шейх любит молоко
Радуясь богатой добыче, Энекути пошла к себе. В кибитке было темно — не дождавшись её, домашние уже улеглись спать. Энекути заперлась, на цыпочках пробралась к своему заветному сундуку, нашарила привязанный к волосам ключ.
— Это ты, мама? — спросила проснувшаяся Джерен. — Вот спички. Возьми, если хочешь лампу зажечь.
Джерен была старшей дочерью Энекути. Недавно её выдали замуж, и теперь она, по обычаю кайтармы, вернулась к родителям. Энекути по-своему любила дочь, но неожиданное пробуждение Джерен испугало и разозлило жадную старуху.
— Пришла… А тебе — что? — раздражённо просипела она. — Я просила у тебя спичку? Лежи себе, как закопанная!..
В темноте заворочался муж. Почёсываясь, посоветовал дочери:
— Мать к своим сокровищам пробирается, а ты про спички напоминаешь… А что, если при свете кто-либо её богатства усмотрит?
Энекути смолчала. Джерен смачно зевнула.
— Как-нибудь я украду у неё ключ, посмотрю, что она там прячет.
Слова были явной шуткой, но когда дело касалось сундука, Энекути не понимала шуток. Поэтому она злобно заворчала:
— Попробуй, прикоснись к ключу — душу из тебя выну… Нашлась проверщица!.. Лежи себе, заройся, чтоб тебя не видно было…
Отпираемый сундук зазвенел и запел на разные голоса. Энекути выругалась:
— Что б тебе пропасть со своим звоном!
— Раньше радовалась звону, а теперь ругаешься, — не преминул съязвить муж. — Просила купить сундук со звоном.