Старик подсмеивался, но приезжие не поняли иронии, скрытой в его словах. Косоглазый нетерпеливо спросил:
— Долго они у тебя пробыли?
— Два дня, добрый человек, два дня. Кони отдохнули, подкормились — они и поехали своей дорогой.
— На свежих конях поехали?
— На свежих, добрый человек, па свежих… Шибко так поскакали… Да вы сходите, отведайте нашего чабанского угощения! И кони ваши отдохнут — вишь как приустали…
— Спасибо, отец, в другой раз… А куда поехали джигиты?
— Путь странника аллах определяет, сынок.
— В какую сторону направление взяли?
— Затемно уезжали, а у меня от старости глаза плохие: не приметил.
— Не шути, старик! — рявкнул косоглазый.
Второй джигит, наезжая конём на чабана, пообещал:
— За такое можно и плети отведать!
Насторожённо следивший за чужими Акбай глухо и предупреждающе зарычал.
Старик погладил ощетинившийся загривок пса, покачал головой.
— Плохо, сынок, со старшими разговариваешь. Стариков уважать надо — так пророком нашим заповедано. А то ты мне плёткой, я тебе палкой — что хорошего получится? Ничего хорошего.
— Извините его, яшули, но мы очень торопимся, — перебил косоглазый. — Значит, вы не знаете, куда беглецы поехали?
— Какие беглецы? — в голосе Чопана-ага зазвучало неподдельное удивление. — Беглецов никаких не видел. По своим делам два джигита ехали. Торопились, а уважили меня, погостили два дня и направились себе в Чашгын.
— Куда?!
— В Чашгын, сынок, поехали по торговым делам.
— А вы не ошиблись, отец? Зачем им туда ехать?
— Чего не знаю, того не знаю. А ошибаться — зачем. Верно говорю, слыхал, как они между собой разговаривали. А коль тебе другая дорога нравится, поезжайте на Душак, может, они посреди дороги туда, повернули.
— Да нет… зачем же на Душак… — пожевал губами косоглазый. — Спасибо, отец!.. Поехали, Сапар!
Когда топот конских копыт замер вдалеке, Чопан-ага усмехнулся, потрепал по голове волкодава.
— У бегущего одна дорога, у догоняющего — тысяча. А если на этой тысяче будут попадаться такие добряки, как мы, то она утроится, верно, Акбай?
Влажным тёплым языком пёс лизнул сухую ладонь хозяина.
Барану рога не в тягость
Плов был сварен наславу. Среди ядрёных продолговатых зёрен риса истекали янтарным жиром куски куриного мяса. На сачаке стояло пять красных пузатых чайников с крепким до горечи кок-чаем. Хорошо угощает своих гостей арчин Меред!
Гости — четверо самых влиятельных яшули аула — разомлели от сытной еды, глаза их подёрнулись мутной плёнкой сна. Заметив это, арчин тихо заговорил:
— Прошлый раз мы обсуждали вопрос о девушке — нас было восемь человек. Сейчас, я думаю, остальных звать не надо. Тогда вопрос был сложный, мы не могли его решить сами. Сегодня нам предстоит обдумать более лёгкое дело… Мы начали судебную тяжбу, с Бекмурад-баем и, как вы знаете, первое время удалось прижать его к стене. В самом начале дела нам пришлось потратить тысячу туманов и даже больше. Двадцать туманов мы отдали атбекаду. Всего будет потраченных тысяча двести туманов. Осталось из собранных у народа денег четыреста восемьдесят туманов. Я обернул в деньги гарнцевый сбор. Вместе о платой от арендатора он дал две тысячи двадцать туманов. Значит у нас на руках осталось ровно две с половиной тысячи.
Гости смотрели осоловевшими глазами, с трудом сквозь паутину сонной одури добираясь до смысла сказанного арчином Мередом.
— Я встречался с нужными людьми, — продолжал арчин, — мне передали слова Бекмурад-бая: «Буду тягаться до последнего, без штанов останусь, а дело выиграю». Оставить без штанов такого богача, как Бекмурад-бай, не так-то легко, пока у толстого жир утрясётся, у худого душа растрясется. Бекмурад-бай не жалеет денег, он перетянул на свою сторону русского полковника. Я знаю, какую взятку он ему дал, и думаю, что понадобится не меньше двух тысяч, чтобы свалить Бекмурада. Смирится он с этим? Нет, не смирится. Он переведёт дело в Ашхабад. А у нас останется всего пятьсот туманов. Что мы можем сделать с этими деньгами. Ничего не можем. Вот я и хочу спросить, как мы дальше поступим. В одном случае говорят, что лучше отказаться от веры, чем от чести. В другом случае — наоборот, своевременное отступление равно победе. Как нам быть?
— Лучше от веры… чем от чести… — сонно пробормотал один яшули.
— Девушка наша… никому не дадим, — так же лениво поддержал второй.
— Мало денег — вещи соберём, — сказал третий, но Узук не отдадим врагу.
Четвёртый, готовясь по-настоящему уснуть, не открывая глаз, прошамкал:
— Что такое Бекмурад?.. Выскочка… Тьфу… — и он вяло плюнул себе на бороду.
— Не отдадим, говорите? — арчин повысил голос. — А где девушка? Пока мы тут кричим и беспокоимся, она сбежала с кем-то от ишана Сеидахмеда.
Яшули задвигались, готовящийся уснуть приоткрыл один глаз.
— Кто сказал?
— Когда сбежала?
Арчин усмехнулся, выплеснул из пиалы к порогу остывший чай, налил свежего.
— Сбежала — и всё тут! Всем нам бороды взлохматила — в дураках оставила. Теперь гребёнку даст, скажет: «Расчёсывайтесь, если ни на что другое не годны…» Три дня уже Бекмурад-бай носится по Марыйскому уезду, всех расспрашивает, а следов не сыщет.
Неожиданное сообщение разогнало сон. Яшули потянулись к своим чайникам.
— Молодец девушка!
— Она доказала, что достойна нашей заботы.
— Сама за честь аула борется!
— Что и говорить! Папаху положу перед ней[76].
— Стоит положить… Умницей оказалась наша Узук.
— Если в богатую семью сбежала — дважды умница.
— Конечно, в богатую! Кто из бедняков посмеет спорить с Бекмурад-баем!
— У бедняка духу не достанет байскую невестку; увезти!
— Конечно, с богатым… Наши баи готовы всем пожертвовать ради красивой девушки, а Узук красавица.
— Ещё бы! Посмотришь — голова кружится!..
Арчин Меред снисходительно выслушал реплики гостей и вступил в разговор.
— Наверное, с богатым сбежала Узук, потому что только так она может вырваться из рук Бекмурада. Но послушайте, как, по моему разумению, дальше дело пойдёт. Бекмурад будет судиться с похитителями. Если тот богат и денежные силы обеих сторон окажутся равными, а Узук заявит, что согласна жить с похитителем, на этом всё и закончится. Бекмурад-бай обратится к кази[77]. Тот скажет, что обвенчанную следует вернуть мужу. Узук возразит, что она не давала согласия на венчанье, что её обвенчали насильно. Думаю, без туркменчилика[78] дело не обойдётся. Если девушка окажется в таком сильном роду, как, например, у Сарыджа-бая, Бекмурад-бай отступит под дулами винтовок. А если род слабый, кто знает, как дальше повернутся события.
Арчин — кое-что утаил от своих гостей. Он знал, что Узук сбежала с подпаском Берды, и догадывался, что они попытаются найти убежище в Ахале. По крайней мере, это было бы наиболее разумно, так как многочисленные родственники Берды по материнской линии представляли немалую силу и в случае чего смогли бы взять беглецов под свою защиту, если тех обнаружит Бекмурад-бай.
Если яшули узнают все подробности, они, чего доброго, могут послать арчина, как самого младшего, в Ахал с тем, чтобы привезти девушку в родное село. А такое поручение нисколько не улыбалось арчину. Его боевой пыл, с которым он говорил перед посредником Бекмурад-бая и на марыйском суде, прошёл. Прошло и желание заполучить Узук третьей женой. В настоящее время арчина занимала одна единственная проблема, которая заключалась в судьбе денег, оставшихся у него от судебных издержек. Отчитываясь перед стариками, арчин утаил шестьсот туманов. Если они оставшиеся деньги решат поделить поровну, то ему достанется в общем кругленькая сумма. А что касается Узук — она сама решила распорядиться своей судьбой. Говорят: жизнь — стрела, а лук — в руках самого человека, куда направишь стрелу, туда она и полетит. Узук решила бежать с Берды. Что же, дело её. Посадили лягушку на ковёр, а она всё равно в лужу смотрит. Не захотела принять покровительство богатого и сильного человека, пусть сама на себя пеняет. Зачем от чужих дум голове болеть? Своих хватит! Надо только этим почтенным старикам вдолбить, что Узук вернуть уже невозможно, а разбрасывать на это дело оставшиеся деньги — всё равно, что на солончаке пшеницу сеять.
78
Туркменчилик — личное сведение счетов без посредничества официальных властей или мусульманских законоведов, род кровной мести.