— Ох, чёрные мои дни! — простонала Узук.
— Беги, Берды!
— Беги, пока время есть! — загалдели женщины.
— Не уговаривайте, не могу честь свою терять! — Берды наклонился к жене. — Ты понимаешь меня, Узук-джан?
— Понимаю… Не буду больше…
— Первую пулю вот из этого нагана, что подарил мне дядя, я пошлю в голову Бекмурад-бая… А последнюю… может быть, в себя…
— Нет, Берды-джан, не оставляй ты меня на растерзание Аманмураду, отдай мне свою последнюю пулю! Всё равно меня ждёт смерть, так пусть лучше я умру здесь, от твоей руки… Ты не убил меня там, в келье ишана, — убей здесь, пусть враги не издеваются над моими страданиями!..
— Молчи, Узук! Не могу я убить тебя… Молчи! Ещё неизвестно, к кому первому приблизится смерть… Не теряй мужества, моя любимая!..
А женщины продолжали кричать:
— Беги, неразумный!
— Спасай свою голову!
— Вах, горе какое!
— Тихо вы! — прикрикнула на них Огульнур, уже взявшая себя в руки. — Не склоним голову перед врагом! И ты, племянник, не бойся! Такие испытания не раз падают на голову мужчины. Встречай врага, как мужчина, Берды-джан!.. Эх, жаль, отец где-то запропастился…
В этот момент появился запыхавшийся Нурмамед в сопровождении нескольких родственников.
— Не шумите! — торопливо сказал он. — Держите крепче племянника, никому мы его не отдадим… Берды, иди в кибитку! И ты, Узук! И сидите там, пока не увидите, что дядя ваш упал! А я уж упаду не один… Идите, запирайте крепче дверьми ждите…
— Я с вами, дядя… — Берды подался вперёд.
— Иди! — Нурмамед толкнул его в дверь кибитки. — Делай, что старшие говорят… Давай запирайся покрепче и молчи…
На дворе послышался конский топот и хриплый голос по-русски прокричал:
— Где Нурмамед сын Карлы?
— Запирай дверь! — шепнул дядя и шагнул за порог. — Я Нурмамед!
— Выводи беглецов! — приказал начальник полиции, который лично сопровождал полицейских, выделенных в помощь Бекмурад-баю. С Бекмура-дом, кроме его вчерашних друзей, были Аманмурад и Сапар. Ишан и ахун благочестиво не принимали участия в этом насилии.
Нурмамед понимал русский язык, но ответил по-туркменски:
— По адату, гость — выше отца, начальник-ага. Я не могу нарушить закон дедов.
— Какой тут к чёрту адат! — закричал начальник, когда ему перевели ответ Нурмамеда. — Берите преступников!
Бекмурад-бай первым пошёл к кибитке, возле которой стоял Нурмамед. За ним поспешил Сапар, Аманмурад и Сарбаз-бай ещё сидели в сёдлах, по всей видимости, не собираясь сходить с коней. Сарбаз-бай вообще не любил вмешиваться в потасовки, хотя обладал колоссальной силой. А косоглазый Аманмурад, посматривая на толпу притихших аульчан, вспоминал крепкие палки, женщин из аула Узук.
— Выводи гостей! — потребовал Бекмурад-бай. Нурмамед опустил заложенную за спину руку.
Тускло блеснула синевой булатная сталь ножа.
— Я не умею нарушать священные обычаи туркмен!.. А кто умеет — пусть попробует!
— Ломай дверь, Сапар!
Сапар с силой ударил ногой в дверь. Слабый крючок соскочил, дверь распахнулась, Нурмамед вонзил Сапару нож под лопатку, Сапар упал па порог. Начальник полиции, грязно выругавшись, выстрелил в Нурмамеда. Из кибитки выскочил Берды, споткнулся о стонущего Сапара, вскинул револьвер. Бекмурад-бай отшатнулся, но Берды, не знавший своего обидчика в лицо, целился не в него. Сарбаз-бай удивлённо икнул и тяжело, словно мешок пшеницы, шлёпнулся с копя на землю.
— Берите их… в бога… веру! — заревел начальник полиции и выстрелил второй раз. Он был хороший мерген, этот полицейский начальник! Берды споткнулся и упал, захлёбываясь кровью.
Полицейские бросились к дому, но путь им преградили родственники Нурмамеда. Завязалась жаркая схватка. Тётушка Огульнур тоже приняла в ней участие. Размахивая палкой и визжа, она пробивалась к начальнику полиции. Огульнур была сильной женщиной. Одного полицейского она так хватила своей палкой по голове, что тот замертво свалился на землю. Второй полицейский, схватившись за палку и выкручивая Огульнур руки, пытался обезоружить её, но та не сдавалась, рвала палку к себе и свирепо плевала в лицо своего противника.
Выбежав наружу, Узук сразу же увидела окровавленного Нурмамеда. Берды, как главного преступника, полицейские уже оттащили в сторону.
— Дядюшка, прости меня! — запричитала она, опускаясь на корточки возле раненого. — Это всё я наделала… я виновата…
— Молчи, племянница… — прохрипел Нурмамед, пытаясь подняться, — виноваты те, кто кровь нашу льёт… а ты тут не при чём…
Неподалёку от дома стояло несколько фаэтонов, на которых приехали полицейские. Фаэтонщики с любопытством смотрели на схватку. На облучке ближнего фаэтона сидел усатый азербайджанец. Круглое лицо его сморщилось, как печёное яблоко, длинные усы понуро висели книзу.
— Давай сюда! — крикнул ему Бекмурад-бай, указывая рукой на Узук и подмигивая. — Давай быстрее, усатый хан!
— Нэт! — решительно сказал азербайджанец и разобрал вожжи. — Нэт! Такой вопрос мы нэ рэшал!.. Гэй-гэй, чортов кабэл!!. — Он хлестнул по коням, хвост дорожной пыли скрыл фаэтон из глаз.
— А-а, чего там… — пробормотал второй возница, — лишь бы деньги платили…
Он подогнал фаэтон к Бекмурад-баю.
Узук ничего не поняла в первый момент. Какая-то сила стремительно оторвала её от земли, швырнула в фаэтон. «Гони» — гаркнул над ухом голос Бекмурад-бая, и фаэтон испуганным зайцем запрыгал по выбоинам дороги.
Опомнившись, Узук приподнялась, готовая выпрыгнуть на ходу. Но тут в фаэтон прямо с коня прыгнул Аманмурад, навалился на молодую женщину, свирепо выкручивая ей руки за спину, со сладострастной яростью и силой ударил её кулаком в живот и начал топтать коленями.
А сражение во дворе Нурмамеда не затихало. Полицейские, пришедшие сюда по долгу службы, разъярились от крепких ударов, сыпавшихся на них со всех сторон, и сами начали плётками и прикладами винтовок жестоко и умело избивать дайхан. Из кибиток повыскакивали дети, подняли истошный рёв.
Царапая ногтями камышовую стену кибитки, Нурмамед приподнялся.
— Люди, остановитесь! — закричал он, собрав последние силы. — Стойте, люди! Пожалейте своих детей!.. Без вас их некому жалеть будет… Сегодня ветер веет над нашими врагами, прекратите сопротивление, люди! Будет и над нами ветер… будет, даст бог… — И он снова упал, срывая ногти.
Постепенно схватка прекратилась. Полицейские расселись по фаэтонам, в один из которых, вместе с остальными ранеными, погрузили Сапара и Сарбаз-бая. Бай охал, стонал, бормотал проклятия, но время от времени с любопытством смотрел по сторонам, с трудом приподнимая отяжелевшую голову. В другой фаэтон положили Берды и Нурмамеда, рядом с ними сели несколько полицейских. Остальных дайхан, арестованных за сопротивление властям, начальник велел посадить на их же собственных верблюдов.
Нурмамед больше месяца пролежал в тюремной больнице, и весь месяц его односельчане ежедневно обивали пороги начальства, прося выдать заключённых на поруки. Приходили дайхане из соседних аулов. Наконец власти пошли на уступки и выпустили всех, кроме Берды.
Поправившись, Нурмамед долго хлопотал, чтобы освободили племянника, и наконец понял, что несокрушимую стену вокруг Берды, воздвигнутую с помощью денег Бекмурад-бая, голыми руками не проломить. «Я его сгною в Ашхабадской тюрьме, а то ещё и в Сибирь упрячу!» — передавали Нурмамеду слова Бекмурад-бая. Это очень походило на истину, так как все начальники, к которым обращался Нурмамед, в один голос твердили, что Берды — важный государственный преступник и отпустить его нельзя. «Попал племянничек в государственные преступники из-за того, что жениться задумал! — невесело шутил с односельчанами Нурмамед. — Недаром, видимо, говорят люди, как ни жирен воробей, абатмана[85] не вытянет… Ну, да поглядим, может быть наш воробей со временем в орла вырастет».
Дитя сильнее владыки