Мурад-ага собрал скошенную траву, связал её тремя вьюками. Два вьюка погрузил на ишака, третий вскинул себе на спину, отвязал равнодушную корову и пошёл в аул. Старый, с поседевшей холкой ишак медленно перебирал ногами, но Мурад-ага не торопил его. Опустив голову, он, не спеша, шаркал по траве изношенными чарыками и тихо напевал.
Кто знает, сам Мурад-ага придумал эту песню или просто пел где-то услышанное и запомнившееся. Жизнь была нелегка. Она беспощадно гнула к земле, давила нищий обездоленный люд, и много грустных стихов сочинили безвестные народные шахиры.
Аннагельды-уста последнее время жаловался на глаза и поэтому бросал работу ещё до наступления сумерек. Он сидел на кошме в тени своей мазанки и пил чай.
— Ну, как привыкаешь к дайханству? — Он протянул пиалу с чаем Мураду-ага. — Или всё ещё тоскуешь о Каракумах и о своей чабанской палке? Недаром говорят, что разлучённый с милой плачет семь лет, а разлучённый с родиной — всю жизнь. Дли тебя родина — Каракумы, так ведь?
Мурад-ага взял пиалу, присел на корточки около хозяина..
— Что привыкать… Кто труда не боится, для того любая работа не в тягость.
— Правильно, — согласился Аннагельды-уста, — человек без работы всё равно, что арык без воды.
Мурад-ага сделал несколько глотков, выплеснул остатки чая и, водя по земле концом серпа, сказал:
— Вы бы рассчитались сегодня со мной, уста-ага… уплатили, сколько мне приходится… С вашего разрешения, я рано утром уйду.
Аннагельды-уста недоуменно поднял брови.
— Что случилось?.. Вести плохие из дому? Почему так неожиданно надумал уходить? Может, на нас обиделся?
— Нет, уста-ага, я вами очень доволен к всегда с благодарностью вспомню вашу семью. Но так уж случилось… Трудно мне дальше оставаться здесь.
— Ай, какая жалость! Привыкли мы к тебе… Скажи причину, если не секрет.
— Не хотелось говорить, да уж ладно… Вы знаете, конечно, что Бекмурад-бай увёз из чужого села девушку для своего брата. Я видел её сегодня… Эта девушка — наша родная дочь, уста-ага… Посидели мы с ней, поплакали вместе… Хуже собаки живёт девочка, сердце кровью обливается… Был бы я богатым и сильным, увёз бы её домой, а бедняк что сделать может? Бедняку каждый камень гора. Не могу я больше жить здесь и знать, что моя дочь рядом мучится у чужих людей, а я ей никакой помощи оказать не в силах…
Выслушав Мурада-ага, Аннагельды-уста покачал головой. Он, конечно, и раньше знал, что его работник — отец новой жены Аманмурада, а не говорил на эту тему с Мурадом-ага просто потому, что не хотел тревожить его сердечную рану. Разговоры — соль, только растравят язву, а помочь тут ничем не поможешь, с Бекмурад-баем не поспоришь — известно, чем закончилась его тяжба с арчином Мередом, хотя арчин тоже сила немалая.
— Да-а… недоброе дело бай совершил, — сказал старый мастер. — Слыхали мы, что и мать его помыкает невесткой. Да ведь недаром в народе говорится — невестка — без языка, свекровь — без совести… Но послушай моего совета и потерпи. Терпением гору с землёй сравнять можно. Конечно, особого добра от бая ждать нечего, да, как говорится, со свиньи и щетинка — благо. Ты переезжай сюда, как мы договорились, бери землю в аренду. А я со стариками перекинусь словом, попробуем к совести Бекмурада воззвать, хотя у него её меньше, чем у змеи шерсти. Но попробуем поговорить. Глядишь, наладятся ваши отношения. Дочь время от времени будет тебя навещать, возможно, и её положение улучшится, А горячиться не следует, я так думаю. У бедняка беда всегда под ногами: поспешишь — вместо одной заботы, две найдёшь. Время наше такое: нет халата — нет и брата. Кто богат, тот и властвует, делает» что ему захочется. А перечить кто может? На совести семьи Бекмурада не одно это дело, за ними и убийства водятся и вообще всякая подлость, добра только нет, как говорится: Какой высоты минарет строится, такой глубины и яма роется. Глубокую яму выкопал себе Бекмурад-бай! Если свалится в неё, назад не выберется. Люди пока по одиночке вздыхают, но я так думаю, что скоро вместе вздохнут. Вздохнёт народ — жди бурю. Так что жди и ты. Говорят, двадцать лет у собаки хвост кверху торчал, да в конце концов опустился. Правильно, жена?
Подошедшая во время разговора, Амангозель-эдже энергично поддержала мужа:
— Конечно, ты прав. Что случилось, то случилось. Хоть век ходи отвернувшись, а дочь всё равно не забудешь. Лучше уж попытаться добром. Поселитесь здесь, обживётесь. Уста умное советует.
— Хорошо, я останусь, — согласился Мурад-ага. — Тогда уж я поживу до тех пор, пока хлопок соберём, а потом пойду с женой о переезде говорить… Хотел было ей весточку о дочери поскорее сообщить, но, думаю, не очень обрадует её эта весточка. Пусть уж осенью сразу обо всём расскажу.
Солнце стояло невысоко, и Мурад-ага, следя глазами за говорливой арычной струёй, с удовлетворением подумал: «Слава аллаху, до полудня ещё далеко, хорошо напоим землю». Хлопчатник ловил солнечные лучи широкими ладонями лапчатых листьев и его тугие коробочки, до отказа наполненные шелковистым волокном, вот-вот готовы были лопнуть.
Подошёл белудж Гулам, работник Бекмурад-бая, поздоровался.
— Алейкум эссалам, — приветливо ответил Мурад-ага. — Как дела, Гулам-хан?
— Ай, слава богу, ага, всё хорошо. А у Баскак?
— Тоже неплохо. Вода сильно идёт, полив добрый будет.
— Вы исполу у Аннагельды-уста работаете?
— Пока нет, но на будущий год, аллах поможет, арендовать думаю… Тебя, кажется, младший бай зовёт. — После встречи с Узук Мурад-ага начал интересоваться своими «родственниками» и уже знал многих из семьи бая.
Чары был сердит. Старшие братья по различным делам частенько отлучались, а ему, как младшему, больше приходилось сидеть дома и выслушивать бесконечные жалобы матери, причин для которых старуха находила по десятку иа день. Последнее время, узнав, что в селе живёт отец «босячки», она всполошилась и непрерывно зудела, как осенняя муха:-«Неспроста этот пастух именно в наше село заявился! Замышляет что-то… Пастухи, они все колдуны. Того и гляди, заклинаньями призовёт беду на нашу голову… Ты присматривай за ним, сын мой, глаз с него, подлого, не спускай».
Брюзжание старухи раздражало, и Чары, вначале довольно равнодушно воспринявший известие о Мураде-ага, всё больше и больше наливался желчью против ни в чём неповинного работника Аннагельды-уста. Чёрт его знает, может, он и в самом деле колдун, высматривает, как бы им зло какое причинить.
Недаром он и людей сторонится, ни с кем из оборванцев дружбу не водит. Вероятно, права мать, опасаясь дурного глаза. А тут ещё этот босяк Гулам вздумал якшаться с колдуном!
— Ты чего дела бросил, в холодке прохлаждаешься! — накинулся Чары на Гулама, с трудом сдерживая желание стукнуть его кулаком по тощей шее.
— Никуда я не уходил, хозяин, — оправдывался Гулам. — Только двумя словами с ага перекинулся.
— Знаю я ваши «двумя словами»! Когда твоя очередь поливать?
— После полудня. Так мираб[95] распределил.
— А сейчас кто поливает.
— Мурад-ага.
— Иди, открой воду в наш арык!
— Там Мурад-ага недавно полив начал. Его время не кончилось. В полдень мираб придёт, скажет…