— Чего они копаются, как жуки в навозе? — тихо спросил он переводчика. — Эх и любят у вас из пустого в порожнее переливать. Говори, пусть начинают.
Дивал Рахим встал.
— Оразсолтан, жена Мурада, поднимитесь сюда! И вы, почтенный Бекмурад-бай, сын Амангельды, — тоже подойдите. Вот здесь ваше место… А ваше место, женщина, вот с этой стороны.
Ишан Сеидахмед начал читать заупокойную молитву, закончив словами:
— Царство ему небесное! Пусть дети его живы, здоровы будут!
— Помилуй его, аллах!
— Дай успокоение душе Мурада!
— Прости его прегрешения! — закивали дивалы.
Оразсолтан-эдже чуть пошевелила губами.
Перебирая чётки, которые он, словно фокусник, вытряхнул из рукава халата, ишан Сеидахмед заговорил:
— Нехорошее дело случилось, неожиданное и нехорошее, избави нас всевышний от подобного. Оно — как слово, сказанное невзначай. Сказанного слова не проглотишь, того, что случилось, не поправишь. Так уж, видно, предписано было судьбой Мураду… Когда аллах создаёт человека из капли нечистой влаги, он пишет на лбу его число его дней. С первым вздохом человека известно, сколько всего вздохов он сделает за свою жизнь. И, когда кончается назначенное число, с неба приходит ангел по имени Азраил и уносит душу человека к трону всевышнего. Всё делается по воле аллаха, былинка не шелохнётся без его ведома. Сказано в писании: «Нет ни зёрнышка в тёмных уголках земли, ни влажности, ни сухости…», которых не предвидел бы всевышний. То, что Мурад нанялся дайханином в это село и что Чары убил его — всё по воле господа нашего, да будет над нами милость его, и роптать на дела и помыслы всевышнего — грех.
Ишан исподлобья взглянул на застывшую в молчании Оразсолтан-эдже и, видимо, удовлетворённый продолжал:
— Вот я расскажу вам одну историю… Когда дьявол постиг все науки, но не был ещё дьяволом, он выступал с проповедью во славу аллаха перед сорока тысячами улама[98]. С неба должна была на самого большого грешника из присутствующих упасть божья кара в виде красного огня. Нельзя смотреть, как она падает, и все уламы благочестиво склонили свои лица к земле, один лишь дьявол не опустил голову — и кара божья на него упала. С тех пор начал он аллаху вредить, сбивать людей с праведного пути. Кого собьёт, того своим шайтаном делает. Много развелось у него таких помощников, на каждого правоверного хватает. Поэтому дьявол помещает в каждого человека шайтана, между кожей и мясом человека сидит шайтан и толкает людей в бок на дурное дело. Видимо, и Чары шайтан подтолкнул подраться с Мурадом. Так и случилось, с самого начала суждено было Мураду умереть от руки Чары, а избежать предначертания судьбы невозможно.
— Значит, один шайтан виновен в смерти моего мужа? — спросила Оразсолтан-эдже.
— В девятой суре стих сто двадцать второй сказано: «Бог купил у верующих их жизнь и имущество и заплатил им за них раем». Человек тоже обязан решать все дела с помощью определённой суммы денег. Пусть дивалы подсчитают величину хуна[99], и да снизойдёт покой и мир на голову женщины Оразсолтан, жены праведника Мурада. Аминь.
Дивалы обрадованно задвигались на своих неудобных стульях.
— Правильно решил ишан-ага!
— Конечно, Оразсолтан не глупая женщина, она помирится с Бекмурад-баем!
— Хорошего человека с первого взгляда видно.
— Я давно Оразсолтан знаю. Она всегда прислушивается к советам яшули.
— Конечно, человек она одинокий, защитников нет…
— Кого же ей слушаться, как не святого ишана…
— Мудро решил ишан-ага, дай бог здоровья и долголетия!
— Ворон мудр — да на отбросах сидит! — подала язвительную реплику Огульнияз-эдже, но дивалы предпочли не услышать её.
Дивал Рахим сказал:
— Кази-ага, слово за вами.
Кази Улугберды откашлялся и, стараясь придать своему дребезжащему голоску приличествующую моменту торжественность, начал читать заранее подготовленный приговор:
— Мурад, сын Сахата, подрался с Чары, сыном Амангельды, по наущению шайтана и был убит ударом Чары, когда судьбой были подсчитаны все, отведённые ему, Мураду, дни. Умер он в возрасте пятидесяти четырёх лет. Он работал у Аннагельды-уста батраком за шесть туманов в год. Одежда и пища его стоят два тумана. Всего годовой достаток Мурада равнялся восьми туманам. Мы прибавляем к его возрасту десять лет. Наш пророк Мухаммед, да будет над ним молитва и благословение аллаха, провёл на земле шестьдесят четыре года, и каждому правоверному, установлен такой срок от господа. Значит, будем считать, что Мурад заработал бы ещё восемьдесят туманов. Плата за умышленное убийство — сорок, за горе семьи — двадцать туманов. Поминки и прочие расходы — пять. В целом весь хун составляет сто сорок пять туманов, которые родственник Чары Бекмурад-бай заплатит потерпевшей Оразсолтан, жене Мурада, и они помирятся на вечные времена.
Кончив читать, Улугберды опасливо посмотрел на Бекмурад-бая: не слишком ли большая сумма названа. Бекмурад-бай удовлетворённо кивнул и положил на судейский стол глухо звякнувший мешочек.
— Отсчитайте положенное.
Разложив монеты столбиками, дивал Рахим со вздохом сожаления подвинул их Оразсолтан-эдже.
— Бери, Оразсолтан! Счастье тебе какое привалило! Все монетки новенькие, даже трогать их жалко… Эх, бери, расти сына, купи ему хорошую одежду. Теперь ты помирилась с семьёй уважаемого Бекмурад-бая и не имеешь к нему претензий. Дочь свою навещать тоже можешь…
Бекмурад-бай поднял руку.
— В честь утверждения нашего родства прибавьте к хуну ещё двадцать туманов.
Сидевший среди своих родичей Сухан Скупой бросил чесать грязную голову и, засмеявшись, крикнул:
— Ты щедр сегодня, о почтенный Бекмурад-бай! Радуйся, Оразсолтан!
— Наши деньги идут и нашу же семью, — внушительно сказал Бекмурад-бай. — Зачем будем скупиться? Это всё равно, что из одного кармана в другой перекладываем. Не скупитесь и вы, судьи, не считайте, округлите хун до двухсот туманов!
Неожиданная щедрость Бекмурад-бая имела под собой вполне реальную основу: если бы ему пришлось платить калым за Узук, то, конечно, сумма была бы по крайней мере раза в три-четыре больше.
— Вах, порадовали сегодня Оразсолтан! — снова выкрикнул Сухан Скупой.
Оразсолтан-эдже встала.
— Дай бог тебе такой же радости, как мне сегодня! Пусть всевышний услышит твои слова и исполнит твоё желание. Смеёшься? Радость мою горькую разделяешь? А забыл, как грозился кибитку мою спалить, если я не перееду из твоего ряда? Забыл? А я помню! Человек и добро запоминает и зло… А вы, казн… — голос Оразсолтан-эдже дрогнул и сорвался, — вы оценили… в сто сорок пять туманов оцепили голову моего мужа… Во сколько вы оцепили бы голову своего сына?! У меня сердце горит, а вы о деньгах толкуете…
— Потерпите, всё пройдёт, всё хорошо будет, — попытался урезонить её дивал Рахим.
— Конечно, бабка померла — тут у неё и лихорадь ка кончилась! — насмешливо подала реплику Огульнияз-эдже. — Подождать надо, это верно!
— Чего мне ждать! — с горечью продолжала Оразсолтан-эдже. — Каждая капля крови моего мужа, пролитая на землю, дороже для меня тысячи туманов. А вы сложили передо мной белые монеты и ждёте, чтобы у меня проснулась алчность. Не дождётесь! Не нужны мне ваши туманы, они кровью пахнут! Ты, Бекмурад-бай, кичишься своим богатством и думаешь, что всё можно купить. А я говорю тебе: не всё продаётся! Я бедна, у меня нет туманов, но у меня осталась честь и совесть, и верность моя. Я не продаю их, слышишь, бай!
— Вам помощь предлагают, — сказал один из судей. — Вы человек беспомощный, одинокий. Эти деньги для вас — всё равно что для хромого палка, зря отказываетесь.
— На кривую палку обопрёшься — сам согнёшься, — снова вставила неугомонная Огульнияз-эдже,
— Укороти язык, женщина! — сердито сказал дивал Рахим. — То, что предлагают вдове покойного Мурада, для неё как вода для жаждущего, а ты по неразумению…
— Такая вода жажды не утолит, — перебила его Огульнияз-эдже. — Знаешь такую пословицу? И ещё одна есть: «Не пей воды из хауза бека…»
99
Xун — плата за кровь, денежная компенсация убийства родственникам убитого, выплачиваемая убийцей.