— Прекратите!
— Довольно!
— Заставьте её замолчать! — возмутились дивалы.
Как и первый раз, Огульнияз-эдже покорно согласилась:
— Я молчу, судьи мои. Говорите вы, сыпьте жемчуг своей мудрости…
— Вы сказали, что я одинока, — снова заговорила Оразсолтан-эдже. — Неправду вы сказали. Со мной люди, вот они сидят! Они не дадут в обиду бедную женщину. Я не торговка… я пришла требовать наказания для убийцы.
— Добром за добро платит справедливый, но только мудрый — добром за зло, — негромко вставил ишан Сеидахмед. Дивалы подхватили:
— Правильно сказано!
— Воистину мудро сказано!
— Ты умная женщина, Оразсолтан, ты должна простить.
— Протяни руку и помирись!
— Докажите всем, Оразсолтан, что мы не ошиблись в вас!
— Какое богатство предлагает вам Бекмурад-бай!
— Дружбу свою предлагает, родство…
— И это говорите вы, дивалы! — с презрением произнесла Оразсолтан-эдже. — Какие же вы дивалы! Вам всё равно! Вы готовы продать и честь, и кровь, и совесть, слезами вдов и сирот детей вы торгуете! Но если в вас осталась хоть капля, крупица жалости, прошу вас, баяры мои, помогите слабой женщине. Я не могу мириться с Бекмурад-баем, не могу протянуть руку тому, кто осиротил моих детей. Передайте моё дело в русский суд. Дилмач[100], скажи приставу-ага о моей просьбе!
— А ты, оказывается, вздорная женщина, — проворчал дивал Рахим. — Совсем глупая женщина!
— Пусть вздорная, пусть глупая, но дело моё переведите в русский суд.
— Ничего мы переводить не станем, а если будешь кричать и поносить уважаемых людей, вообще не получишь хуна ни копейки.
— Не нужны мне ваши копейки, себе их возьмите! Переведите дело в суд!
Молчавшие до сих пор односельчане Оразсолтан и многие дайхане из аула Бекмурад-бая поддержали:
— Передавайте в суд!
— Раз не хочет женщина хун брать, надо в суд идти!
— Для убийцы наказание — Сибир!
— Наказать!
— Правильно!
— В Сибир убийцу!
Переводчик, поднявшись со стула, объявил:
— Господин пристав просят вас сидеть спокойно и не шуметь.
— Мы не шумим!
— Пусть убийцу накажут по справедливости!
— Не надо хуна!
— Смерть убийце!
— В Сибир убийцу!
— В суд дело передать!
Дивалы посовещались шёпотом и объявили:
— Хорошо, люди, расходитесь по домам. Мы временно откладываем это дело.
Это вызвало целый шквал возмущения, особенно в той половине зала, где сидели односельчане Оразсолтан-эдже. Люди повскакали с мест, двинулись к судейскому столу.
— Никуда не пойдём!
— Сейчас решайте!
— Люди, эти дивалы продались за деньги!
— Не нужны нам такие дивалы!
— Сменить дивалов!
— Кази сменить!
— Пусть дивалами будут те, кто за народ болеет!
— Справедливых людей дивалами выбрать!
Пристав, незаметно пославший куда-то переводчика и поэтому понимающий выкрики с пятого на десятое, расстегнул кобуру револьвера и сдвинул её ближе к животу. Кази и ишан Сеидахмед громко бормотали молитвы. Побледневший арчин Меред с тревогой и надеждой посматривал на пристава. Бекмурад-бай, набычившись, крутил в руке плеть и зло смотрел на кричащих. Пышнобородый Сарбаз-бай, уже вылечившийся от раны, с любопытством водил по залу круглыми кошачьими глазами. Аманмурад кривился и косил по сторонам, высматривая куда-то вдруг исчезнувшего Вели-бая. Широкоплечий Байрамклыч-бай разбойничьи шурился и подрагизал бровью, словно в предвкушении чего-то интересного. Старый Аннагельды-уста вздыхал, теребя бороду. Сухан Скупой, раскрыв слюнявый рот, застыл в напряжённом ожидании.
— Успокойтесь, люди, — уговаривал растерявшийся дивал Рахим. — Не делайте безумия… Помните, дурак бросит в колодец камень, сорок умных вытаскивают. Надо обложить дело, посовещаться…
— Конечно, собака собаке на хвост не наступит, — ввернула Огульнияз-эдже, — и люди снова закричали:
— Смерть убийце!
— Сменить дивалов!
— Довольно нашу кровь деньгами оплачивать!
— Пусть дивалами будут те, кто трудится, а не тунеядцы!
— Долой дивалов!
— Сменить кази!
— В Сибир убийцу!
— В Сибир!!
В полуоткрытую дверь зала уже несколько раз заглядывал переводчик. Пристав кивнул ему, и в зал ворвались полицейские. Они начали без разбора хлестать плетьми направо и налево. Отступая к дверям под ударами плетей, дайхане продолжали кричать:
— Наказать убийцу!
— В суд дело передать!
— Сменить дивалов!
Возбуждённая Огульнияз-эдже стащила с ноги калошу и уже приготовилась хорошенько смазать ею одного из полицейских по физиономии, когда увидела, что её сын Клычли подкатывает рукава чекменя, а неподалёку напряжённо следит за ним цепким взглядом насторожившийся Байрамклыч-бай. Огульнияз-эдже похолодела, внутренне охнула, вместо полицейского шлёпнула калошей сына и потащила его к выходу. Байрамклыч-бай сожалеюще вздохнул и удивлённо посмотрел на Вели-бая, который, словно чёртик из табакерки, уж сидел на своём месте.
Когда большинство аульчан оказалось на улице и в зале остались только степенные баи и аксакалы, возбуждение улеглось, пристав сказал:
— Уважаемые дивалы, я сегодня сделал тревожные выводы. Крамолой пахнет от речей дрикунов, революцией пахнет, вот что я вам доложу! «Избрать новых дивалов! Трудящихся избрать!» — Когда наши люди такие слова говорили? Это не их слова, кто-то научил их. Надо, господа дивалы, вылавливать всяких смутьянов, которые сбивают людей с панталыку!
Переводчик запнулся на последнем слове, вопросительно посмотрел на пристава и неуверенно перевал:
— … сбивают людей с пахталыка.
— Да-да, есть такие, — закивали дивалы.
Юркоглазый Вели-бай тоже поддакнул:
— Есть… Я сам таких советчиков в шею выпроваживал.
— О чём он? — спросил пристав и, выслушав переводчика, с досадой сказал: — Какой там «пахталык», какие ссуды… Я говорю о тех смутьянах, что подбивают людей против власти идти. Вот кого ловить надо! Не в шею выпроваживать, а вы-лав-ли-вать, понятно? Они — враги государевы и ваши враги. Может быть, эго пропаганду разводит кто-то из тех длинноволосых умников, что сосланы сюда на поселение по приказу его императорского величества. А может, специально какой фармазон из России прибыл для агитации… Ты чего? — спросил он снова замешкавшегося переводчика. — Фармазон? Экая ты, братец, бестолочь… Фармазон — это… как бы тебе понятней объяснить… В общем, каторжанин, бродяга… преступник государев… Так вот я и говорю: ловить их надо. Из ваших, кто крамолу разводит, — тоже хватайте. А я нынче же в жандармерию, начальнику жандармскому донесу…
— Правду сказал, баяр-ага!
— Много длинных языков развелось.
— Да… у всех босяков языки выросли длиннее, чем хвост у зем-зема.
— Укоротить бы надо!
— Расходитесь, люди, — сказал переводчик. — А вы, Бекмурад-бай, зайдите в кабинет господина пристава. Они поговорить хотят с вами.
В кабинете пристав с удовольствием развалился в кресле, закурил, выпустил несколько плотных клубочков сизого дыма.
— Ишь ты… как шрапнельный разрыв!.. Так вот что, Бекмурад, на следующем заседании дивалов я переведу твоё дело в суд.
— Засудит Чары русский суд, — угрюмо сказал Бекмурад-бай. — В Сибир повезут… умрёт он там.
Пристав усмехнулся.
— В Сибирь дураков посылают, а умные поближе ходят. Не бойся, бай! Ты вот что сделай: раздели деньги, которые хотел этой бабе отдать, на две части. Половину снеси судье. А вторую половину я нужному человеку презентую. Поговори хорошенько со своим арчином. И брату накажи, чтобы первое время где-нибудь подальше от людских глаз погулял.
— Не успокоится Оразсолтан, — усомнился Бекмурад-бай, повеселевший от слов пристава, — опять заявления писать начнёт, в Ташкент напишет,
— Пускай её пишет! — пристав прицелился и щелчком послал окурок в дальний угол кабинета. — Пусть пишет. А мы тоже депешу направим, что, мол, скрылся Чары, найти не можем. Кто нас проверять будет! Губернатору дел больше нет, только убитыми пастухами заниматься… Эй, погаси папиросу!