— А что мы там делать будем?
— Всё равно нас никто слушать не станет?
— Там наверное сплошной звон денег Бекмурад-бая!
— Неважно. Всё равно идите и друг за дружку крепче держитесь.
— Перед баем не очень-то удержишься.
— Вы умные люди, — терпеливо сказал Сергей, — но вы забываете мудрые слова своих предков. От одного удара дерево не валится, говорили они. А народ — это могучее дерево. Каждого из нас, может быть, свалит один удар, но если мы соберёмся сто человек, нужно будет сто ударов.
— Правду сказал Сергей!
— Общими усилиями и плешивую девку замуж выдать можно!
— Две мыши и льву зад отгрызут, — как всегда остро вставила Огульнияз-эдже.
Сергей весело засмеялся.
— Вот-вот, тётушка, правильно сказала! Учтите ещё, что вас не двое, а много будет. Кроме того, вы — не мыши, а они — не львы. Так что бояться особенно не надо. Так вот… Убийство — это одно из самых тяжких преступлений. Его обязаны разбирать в суде, наказание для убийцы — Сибирь.
— А почему наше дело разбирают дивалы?
— Я уже объяснял это тётушке Оразсолтан. Сейчас и вам объясню. Предположим, мы обратились прямо в суд. Вы думаете, не был там Бекмурад-бай? Был. И судьи знают, что, если к ним попадёт дело об убийстве, они волей — неволей вынуждены отправить убийцу в Сибирь. Так требует закон, и нарушить его они не посмеют. Как-нибудь на досуге я подробно объясню вам, почему… Следовательно, они постараются не допустить дело до суда, они скажут так: «Туркмен убил туркмена, пусть судят туркменские судьи. Если они решат передать дело нам, если пристав принесёт их решение, тогда мы будем разбирать». А дивалы что могут? Конечно, они уже попаслись на золотой лужайке Бекмурад-бая и, как ишаки, в один голос будут реветь, требуя примирения. Вы, тётушка Оразсолтан, нипочём не соглашайтесь. Требуйте суда — и только. И вы, люди, все поддерживайте её, настойчиво поддерживайте.
— Не послушают нас дивалы.
— Им Бекмурад-бай деньгами глотки заткнул.
— Очень хорошо! Тогда вы вправе требовать, чтобы проданных дивалов сменили. И вы требуйте! Скажите, что вам нужны дивалы из трудящейся массы, которые сами работают и понимают нужды тех, кто работает. И кази нового требуйте. Этому Улугберды два раза помереть надо, а он всё ещё судит вас. Требуйте честного и справедливого кази. Кричите громче, но ни в какие драки не ввязывайтесь. Избави бог, в случае чего оказать сопротивление властям! Ваше де ло — только требовать. И ничего не боитесь, ничего вам не сделают за это.
Огульнияз-эдже сверкнула глазами, приподнялась.
— Чего бояться! Я на глазах пристава всю бороду у казн выщиплю. Как курицу ощипаю его! И дивала Рахима — тоже! Недавно зашла к арчину — у него Рахим сидит. «Что ты, — говорит, — Огулышяз, с ишаком Сеидахмедом сделала? Нельзя, — говорит, оскорблять святого ишана. — Ты, — говорит, — хуже, чем Огульдурды-пычаклы». А я ему говорю: «Что ж, по нужде и я могу нож за поясом носить. Будете мне на мельнице очередь уступать и муку мою на осла погрузите. Эго дело нехитрое. А хотите, могу, как Сюльгун-хан, из ружья стрелять научиться, только, конечно, я не стану, как она по дорогам путников грабить да разорять дома». Вот как я ему сказала. А ты, Сергей-джан, мне скажи: кому надо — сразу бороду выдеру!
— Сможете ли, тётушка Огулышяз? — блеснул зубами Сергей.
— Смогу, сынок, ещё как смогу! И глаза выцарапаю, не только бороду.
Сергей посерьёзнел, обвёл глазами собравшихся.
— Вот что, люди, — негромко, но твёрдо сказал он, — об одном я вас очень попрошу. Избави вас аллах оказать сопротивление властям. Ни в какую потасовку не ввязывайтесь. Ваше дело — только требовать. Требуйте, кричите, но руки держите за спиной в любом случае, что бы ни случилось, а случится ничего особенного не может, если вы не сглупите. Придёт время дёргать — повыдергаем кому положено и бороды, и руки и всё остальное. А пока наше право — требовать законности.
Посидев ещё некоторое время, Сергей почтительно, с поклоном, поблагодарил собравшихся за оказанную их вниманием честь, ещё раз попросил крепко помнить его слова насчёт драки и ушёл в сопровождении Клычли.
В тот же день к вечеру мальчишка, посланный арчином Мередом, принёс Оразсолтан-эдже повестку от пристава.
В город на судебное заседание собирались шумно. Всеми верховодила Огульнияз-эдже и люди как-то незаметно и легко подчинялись ей.
— Давайте, давайте! — торопила она. — В этом деле выяснится, кто — человек, а кто — ишак. Все идут добровольно, кто не хочет, пусть не идёт… Покажем сегодня старому козлу, где клевер растёт, а где — колючка.
— Козёл бы ничего — рога большие, — шутливо усомнится кто-то.
— Ничего, сынок, мы тоже не комолые, — отпарировала Огульнияз-эдже.
Арчин Меред видел, что около кибитки Огульнияз-эдже собираются люди. Зачем собираются, он не знал, но уже само то, что всегда покорные, мирные аульчане собрались сообща требовать чего-то, было необычно и внушало тревогу.
Арчин нервно шагал по двору, словно в голенища его сапог были насыпаны горящие угли. Сейчас он не походил ни на того степенного и грозного арчина, который ратовал за честь аула и требовал кровной мести за оскорбление, ни на того отчаянного джигита, который на суде дивалов, перед лицом самого пристава бросал вызов на поединок самому грозному Бекмурад-баю. Сейчас это был просто озлобленный, несколько испуганный старик, и даже широкие плечи его вяло согнулись. Он ходил и бормотал: «Большому верблюду всегда первая палка… Они что-то затевают, а мне перед властями отвечать придётся».
Попросив сына Моммука сбегать за муллой Сахы, арчин велел мулле сходить к кибитке Огульнияз-эдже, узнать, зачем собрались люди и, если они задумали плохое, усовестить их именем аллаха. Неповоротливый Сахы опоздал — люди уже тронулись по базарной дороге — и только принёс весть, что единомышленники этой проклятой смутьянки Огулышяз пошли требовать смещения дивалов и кази. И ещё, что они ругали нехорошими словами арчина и грозились. Кому грозились и за что, мулла не разобрал.
Встревоженный арчин быстро оседлал лучшего коня и махнул в город напрямик через поле. Молодые парни, ехавшие с Оразсолтан-эдже и Огульнияз-эдже, разгадали его замысел и, нахлёстывая коней, попытались перехватить старшину. Однако недаром скакуны арчина Мереда славились на весь Мургабский оазис: ахал-текинец чёрной птицей вылетел на пригорок — и только лёгкое облачко пыли растаяло на дороге.
Не верь собаке, спящей в логове барса
Всю жизнь Оразсолтан-эдже трудилась, не чуралась никакой работы, но, оставшись без главы семьи, растерялась. Все её попытки добиться наказания убийцы Мурада-ага остались безрезультатны, ей не хотелось жить.
Будь она совсем одинока — она бы у остывшего оджака и сидела, не поднимая головы, до тех пор, пока ангел смерти не отсчитает её последнего вздоха. Но на её попечении оставался ещё Дурды, и Оразсолтан-эдже вынуждена была заботиться о куске хлеба. Она ходила людям за хворостом, для выпечки чурека, пряла пряжу, теребила шерсть. Иногда соседи пытались оказать ей помощь — она отказывалась из гордости. Единственным человеком, кого она не стыдилась, была Огульнияз-эдже, но та сама жила не ахти как богато. Правда, она время от времени подкармливала чем бог послал голодного, как волчонок, Дурды, изредка — из-за боязни обидеть — зазывала на чашку чая и саму Оразсолтан-эдже. Но всё это было каплей в море, и в конце концов Оразсолтан-эдже решилась определить сына кому-либо в работники, С этим она и пошла к арчину Мереду.
Арчин со старшей женой сидели на веранде и пили чай. У арчина во дворе стоял ряд кибиток, и небольшой европейского типа дом с верандой. Арчин построил его давно, руководствуясь какими-то одному ему ведомыми соображениями, и долгое время дом стоял, как нелепая, забытая из предыдущего акта декорация на сцене театра. Постепенно жёны, а за ними и сам хозяин признали многие преимущества дома и научились пользоваться ими. У Мереда была здесь даже специальная спальня с кроватью на пружинах, на которой он, как мы помним, проворочался бессонную ночь после тайного разговора с матерью похищенной Узук.