— Саламва… — торопливо заговорил он ещё с порога, запнулся, обронил калошу и закончил приветствие невнятным ворчанием, похожим на ворчанье из конуры старой цепной собаки. Лёгкий бязевый халат сполз плеча. Сухан-бай попытался достать его, но не смог дотянуться через шарообразный живот и, оставив бесполезную попытку, закрыл дверь, протянул приезжему в знак особого уважения обе руки.
— Эссаламвалейкум!
Незнакомец встал, поздоровался и, подождав, пока Сухан-бай усядется, сел снова. Право традиционных вопросов вежливости принадлежит хозяину, однако Сухан-бай предоставил его гостю. Он знал приезжего очень хорошо и вообще не считал себя ниже его, но сейчас чутьё скопидома подсказывало, что гость приехал не по совсем обычному делу, а значит есть возможность урвать лишнюю копейку, и поэтому Сухан-бай лебезил.
Гость с достоинством отказался — он чтил обычаи старины. И Сухан-бай пошёл по лесенке вопросов:
— Как жизнь? Здоровье?…
Отдав дань традиции, они замолчали. Сухан-бай поставил перед гостем один из чайников, второй подвинул к себе.
— Мне сказали, что проскакал всадник. Значит, это были вы?
Приезжий в знак согласия чуть кивнул: вопрос был лишён смысла, но вежливость на Востоке — прежде всего. Вежливость и неторопливость, хотя бы под тобой горела земля. Если ты сразу, минуя вековой ритуал, заговоришь о деле, тебя сочтут грубым невежей, женщины будут судачить на твой счёт, детишки — показывать пальцами и улюлюкать, а мужчины при встрече — прятать в бороды снисходительную улыбку, превосходства.
Сухан-бай налил чай в пиалу, потянул носом и удивлённо спросил:
— Оразсолтан, разве у тебя чёрный чай? Почему же ты не взяла у нас зелёного, если твой кончился? Дурды, сходи-ка принеси зелёный чай!
Оразсолтан-эдже было очень неловко, что она не может попотчевать гостя. Замечание Сухан-бая совсем смутило её, и она готова была провалиться сквозь землю. Но в тоже время сердито подумал: «Лиса!». Те редкие случаи, когда в силу горькой необходимости, она обращалась за помощью к баю, научили её многому. Конечно, щепотка чая — мелочь, но случись не вернуть её — не оберёшься злых попрёков от языкастых байских жён. Лучше уж стерпеть позор один раз, гость поймёт, что не от жадности, не обессудит.
Исправляя неловкость положения, приезжий сказал: «Ладно, ничего, что чёрный», — и, налив себе пиалу, спросил.
— Ваши верблюды, Сухан-ага, всё ещё ходят в Хиву?
— Да, Бекмурад-бай, наши верблюды ходят… Давно уж мы караван отправили. Теперь каждый день на дорогу поглядываем, прислушиваемся, — не зазвенят ли бубенцы. Не сегодня-завтра должны прибыть.
— Конечно, прибудут, куда денутся. А что везут? Наверно, как всегда, халаты?
— Вы в курсе моих дел, почтенный Бекмурад-бай. Именно халатами мы занимаемся.
— Что же, халаты в наше время — товар выгодный.
— Не говорите, Бекмурад-бай… Выгодный он выгодный, да ещё и торговать надо уметь, только наша молодёжь всё никак не научится. В торговле и отца не жалей, а они простофили чужому даром вещь готовы отдать, вместо того, чтобы подороже продать. За ними глаз да глаз нужен, того и гляди, нищим оставят. Даже не понимают, кому можно в долг доверить, кому нельзя. А ловкие люди пользуются этим,
Меня — и то обмануть сумели. Как-то торговал наш Ораздурды халатами — подходит к нему джигит. Молодой, плечистый такой, коренастый. Бородка чёрная подстрижена, как у вас. Сторговал он халат, а денег-то рупии не хватает. Соседи-торгаши рады подлость сделать, говорят: «Уступи, парень честный, вернёт». И меня за язык потянуло: «Отдай, — говорю, — пусть носит на здоровье». Уже месяц носит! А где долг? Я своим наказал: чуть увидят — хватать за шиворот, да не встречаю его. Говорят, он откуда-то из ваших мест. Ради нас, Бекмурад-ага, увидите — скажите ему, что, мол, нехорошо, на том свете аллах спросит.
— А на этом — вы? — усмехнулся Бекмурад-ага. — Кто же такой, этот парень?
— Сын какого-то Дерри, что ли…
— Да?.. Как будто есть похожий… Хорошо, приеду — пошлю за ним.
— Ах, почтенный Бекмурад-бай, аы нам такую большую услугу оказали бы! — Сухан-бай от волнения заёрзал на месте и сунул в рот бороду. — Такую неоценимую услугу!..
Бекмурад-бай покосился на собеседника. Он был полон презрения к этому жирному скупердяю, готовому, кажется, удавиться из-за своей жалкой рупии, но ответил с достаточной долей вежливости.
— Это для нас большого труда не составит… А что нового слышно в мире, Сухан-ага?
Сухан-бай выплюнул откушенный клочок бороды, тыльной стороной ладони вытер губы.
— Новости у вас, Бекмурад-бай. Мы — что? Дела па марыйском базаре да овцы — вот и всё, что нам известно.
— Скромность — правоверному, чалму — хаджи, — с заметной иронией сказал Бекмурад-бай. — У вас тут времени свободного много, расспрашивай да слушай. А по земле слухов — что в Мекке арабов.
— Да-да! — спохватился Сухан-бай. — Верно! Ходят слухи, что будут дайханам пахталык[11] давать, — правильные слухи? — Он поскрёб подбородок, несколько раз продрал пятернёй клокастую бороду.
— Правильные слухи. Тот купец, для которого я скупаю хлопок, говорил, что на будущий год надо дать пахталык всем, кто попросит.
— А как зовут этого почтенного купца? Я всё забываю его имя…
— Абанысом его зовут-
— Да-да, Абаныс… Теперь вспомнил. И это для себя он покупает весь хлопок?
— Нет, над ним тоже сидит хозяин.
— Вот как! Богатая вещь — хлопок. Через ваши руки проходит — вам кое-что остаётся. Через руки почтенного Абаныса — и тому немного перепадает. Надо думать, большому хозяину тоже выгода есть?
— Наша выгода, Сухан-ага, по сравнению с его выгодой — всё равно что щипок хлопка рядом с канаром[12].
— Что вы говорите! И пахталык давать, наверно, тоже выгодно? — глазки Сухан-бая засветились алчностью. — Пахталык через ваши руки проходит — оставляет вам что-то?
— Конечно. Ведь даже муха не садится на сухое место. Зачем бы мы без выгоды беспокойство принимали? Кто возится с мёдом, тот и облизывает пальцы.
— Да-да… конечно… — Сухан-бай покатал в пальцах клок бороды, сунул его в рот. — Да-да… Наверно, людям брать пахталык выгоднее, чем брать деньги у ростовщика.
Его расстроило сообщение Бекмурад-бая. Он сам занимался ростовщичеством. Пахталык принёс ему убыток, потому что привлёк некоторых его постоянных клиентов. Теперь убытки будут ещё больше.
Бекмурад-бай понимал состояние Сухана Скупого, так как знал его тайные делишки, но с наигранным равнодушием объяснил:
— Давать пахталык или давать в рост — одно и тоже. Ростовщик даёт один туман — требует два вернуть. Мы тоже даём туманы, но требуем, чтобы взявший пахталык весь свой хлопок продал только нам и по той цене, какую мы назначим. За хлопок стоимостью в двадцать туманов мы платим только десять. Ростовщичество люди знают давно и не любят его, а пахталык — дело новое, хотя по существу то же самое…
Сухан-бай немного оживился, стащил с головы старый облезлый тельпек[13], погладил свой затылок и уже собрался что-то снова спросить, но Бекмурад-бай, утомившись бестолковым разговором, поспешил сказать:
— Времени уже много, засиделись мы с вами. Примите нашу весть и позвольте распрощаться. Мне ещё в город надо, Абаныса встретить — он в банк за деньгами для пахталыка поехал.
— Очень приятно, что вы приехали с вестью. Говорите.
Бекмурад-бай погладил бороду, потрогал усы, словно раздумывая, и покосился на молчаливую Оразсолтан-эдже.
— У нас есть намерение породниться с домом Мурада-ага.
Оразсолтан-эдже мысленно ахнула: вот оно, то самое, чего они с отцом опасались. А Сухан-бай торопливо закивал:
— Хорошо, очень хорошо слышать такую приятную весть! Оразсолтан, ты слышала слова гостя? Какой ответ ты ему даёшь?
— Да ведь дочь наша ещё молода, — растерянно проговорила женщина, — она очень молода, чтобы мы могли породниться с кем-то…
— Вот и хорошо, что молода. Зачем золотое время зря терять? Дочерей долго держать рискованно, лучше сразу выпустить, как бабочку на золю, и делу конец. Я только женщина, я ничего не знаю, не могу решать, — не сдавалась Оразсолтан-эдже. Сухан-бай рассердился.