Не говоря ни слова, Клычли зашагал рядом с ним.
Когда они отошли на порядочное расстояние, Дурды опустил голову и виновато сказал:
— Я убил Чары… Брата Бекмурад-бая… На базаре убил…
— Слыхали уже. Наши базарные весть принесли.
По тону Клычли нельзя был понять, одобряет он поступок Дурды или осуждает. Они помолчали, потом Клычли спросил:
— Как дальше думаешь жить?
— Мысли у меня разбегаются, — сознался Дурды. — Хотел с тобой посоветоваться.
— Да-а… — неопределённо сказал Клычли. — Хвалят тебя в ауле, говорят: «Молодец, мол, джигит, смелым парнем оказался, не струсил перед баем».
— Правда, хвалят?!
— Куда скрываться от Бекмурада думаешь? — не отвечая на вопрос, спросил Клычли.
— Сам не знаю…
— Конь «его»?
— Да.
— Может, тебе в Ахал податься на время?
— Места незнакомые в Ахале…
— Для тебя, джигит, теперь только незнакомые места и хороши.
— Да он всё равно разыщет там… Узук ведь отыскали?.. У него всюду свои люди, куда от них спрячешься.
— Пожалуй, что найдёт… — согласился Клычли. — Наделал ты дел, парень!
Это было сказано с явным неодобрением. Дурды изумился и испугался: неужели Клычли возмущён его поступком? Почему? Разве он поступил не по древнему закону прадедов? Может быть, коня Чары брать не следовало? Но тогда трудно было бы спастись самому. Он же не украл коня, это его законная добыча. Тем более, что Бекмурад-бай ни копейки калыма не заплатил.
— Придётся тебе пока к чабанам ехать, — сказал Клычли. — Каракумы велики, а чабаны — народ приветливый, байских наушников среди них не водится. Там и переждёшь первое время.
— Мне Сары-ага то же самое советовал, — сказал Дурды, всё ещё находясь под влиянием недовольного топа Клычли.
— Оружие есть у тебя?
— Один нож…
— Это не оружие. Ты далеко не уезжай. Денька через два-три завернёшь ко мне, я винтовку к тому времени припасу.
— Спасибо тебе, Клычли!
— Ладно, чего там…
— Пожалуй, поеду, пока никто не пронюхал, что я здесь.
— Светлого тебе пути…
Когда Клычли скрылся в темноте, Дурды спохватился, что забыл попросить у него хотя бы кусок лепёшки, и в желудке засосало с удвоенной силой. Однако возвращаться было неловко. Юноша сглотнул голодную слюну, постоял и стал подтягивать подпругу. Задремавший жеребец всхрапнул и снова опустил голову. Дурды помедлил садиться в седло. Говоря по правде, страшно было ехать в неведомое. Кому он нужен? Кто его ждёт? Говорят, длину дороги знает идущий. А вот он не знает, какие дороги приготовила ему неласковая судьба, на какой из них поджидает его месть Бекмурад-бая.
…Абадангозель с тревогой ожидала возвращения мужа.
— Кто это был? — спросила она, едва Клычли переступил порог.
— Путник, — суховато ответил Клычли. — Заверни-ка побыстрее в платок лепёшку и кусок мяса.
Недоумевающая Абадангозель быстро исполнила требуемое. Клычли снова вышел. «Побежал! — с удивлением подумала молодая женщина. — Куда он побежал? Не дай бог, случится что… В ауле сегодня шумели, а я из-за болезни выйти не могу. И Клычли отмалчивается, отделывается общими словами, будто я ему чужая какая!» Она с досадой начала стелить постель и встрепенулась, услышав шаги. Вошла свекровь.
— Чего полуночничаете? — спросила она, подозрительно оглядывая кибитку. — Муж где ходит?
— Вызвал его кто-то, — сказала Абадангозель, снова берясь за постель. — Пришёл, взял чурек с мясом и опять ушёл. — Убежал, — уточнила она. — Да вот он, кажется, идёт…
Не ожидая увидеть в кибитке мать, Клычли вопросительно посмотрел на неё. Она коротко спросила:
— Дурды?
Клычли покосился на жену.
— Да…
— Ушёл?..
— Уехал.
— Куда?
— Не знаю… В пески.
— Ну, и хвала аллаху. Курица клюёт, что видит. А ничего не видит, ничего не клюёт.
— Ты, мама, всё с поговорками, — улыбнулся Клычли.
— Конь-то у него хороший?
— Ладный жеребец. У Чары забрал.
— Послушайте, — возмущённо сказала Абадангозель, — вы говорите, а я ничего не понимаю! Разве это справедливо?.. Какой Дурды? Почему он ночью в пески едет? У какого Чары коня отобрали?
— А разве ты ничего не слыхала? — удивилась Огульнияз-эдже.
— Конечно, нет!
— Крепко тебя муж от слухов бережёт! Не хуже, чем Сухан Скупой свои деньги… Дурды — это наш Дурды. Он сегодня на базаре убил Чары…
— Какого Чары?
— Того, что тебя сватал, брата Бекмурад-бая.
— Вах! Туда ему и дорога, этому развратнику!! Сколько девушек в нашем ауле от него пострадало, счёту им нет. Молодец Дурды! Клычли-джан, почему ты не пригласил его в кибитку? Он наверно устал и проголодался, я бы накормила его… Где же он теперь спать будет?
— Мир тесен только для злого, — философски заметила Огульнияз-эдже, — а для Дурды в нём места хватит.
— И подумать только! — восхищалась Абадангозель. — Совсем ещё мальчик, а решился на такое дело, что только храбрецу впору.
— Этому мальчику свою кибитку впору ставить, а он в самом деле ребячеством занимается!
— Ты чего? — не поняла сына Огульнияз-эдже.
— Я говорю, что поторопился Дурды, глупость сделал, — пояснил Клычли… — В таком деле надо было обдумать всё, посоветоваться три раза, подождать удобного момента…
Огульнияз-эдже засмеялась.
— Неправ ты, сынок, совсем неправ… Лягушка вон всю жизнь ждала, что у неё зубы вырастут, да так беззубой и околела… Дурды поступил, как настоящий мужчина, и осуждать его не надо, ему надо помочь.
— Я и так помогаю, — буркнул Клычли.
Спящего и змея не жалит
Бекмурад-бай сидел у горящего оджака и ждал, пока настоится чай, когда пришёл Аллак. Сухо ответив на его приветствие, Бекмурад-бай кивнул:
— Проходи, садись… Как живёшь?
— Ничего… слава аллаху…
— Хорошо, если так.
— Бай-ага, я к вам по одному делу пришёл…
— Говори, — разрешил Бекмурад-бай и начал переливать чай из чайника в пиалу и обратно.
— Позавчера у Вели-бая украли лошадь… Я к ней и близко не подходил, бай-ага, спросите кого угодно!
— А ты причём?
— Следопыт на меня показал: «Его следы», а я ничего не знаю.
— Почему же ты волнуешься?
— Ах, бай-ага… Вели-бай прицепился ко мне, найди ему лошадь — и всё тут! Где я её найду?
— А ты её в самом деле не крал?
— Клянусь вам, бай-ага! Памятью отца клянусь! Чтоб мне вечного блаженства не видеть…
— Ну, тогда не ищи, если ты прав.
— Я не стал бы, да Вели-бай Сибиром грозится. Говорит: «Пошлю тебя в Сибир, сразу вспомнишь куда коня спрятал. Или, говорит, лошадь возвращай, или деньги плати». Я бы заплатил, бай-ага, хоть это и не справедливо, но у меня денег нет. И занять не могу: никто не поверит такому бедняку, как я.
— Не поверят, — равнодушно подтвердил Бекмурад-бай.
— Вот и я говорю то же самое. Сколько лет, как женился, а до сих пор жена у родителей живёт, потому что не могу остаток калыма выплатить. Так, пожалуй, до седых волос в одиночестве доживёшь. А тут ещё эта беда на мою голову свалилась.
— А может ты для калыма коня взял?
— Не брал я, бай-ага, чтоб ему сдохнуть, этому коню! — Аллак даже привстал, опираясь руками а колени.
— Смотри, чайник опрокинешь, — предупредил Бекмурад-бай. — Чего же ты от меня хочешь?
— Я старикам кланялся, бай-ага. Верят старики, что я чист, а Вели-бай их даже слушать не стал. Он — ваш родственник. Заступитесь вы за меня, бай-ага, век буду за вас аллаха молить!.. Старики говорят, что Вели-бай не посмеет вам отказать. Я хотел другого следопыта пригласить, да все следы уже стёрлись, а яшули говорят, что это получится вроде спора с Вели-баем, он обидится — ещё сильней заупрямится. Помогите мне, бай-ага!
Бекмурад-бай налил в пиалу чай, подождал, пока чаинки осядут на дно пиалы, и спросил:
— Что же я могу сделать для тебя? Если Вели-бай не послушал многих уважаемых яшули, то меня тем более слушать не станет.