— Что вы предлагаете сделать?
— В ваших руках много лишнего оружия. Не держите его у себя, продайте Джунаид-хану. Все вырученные деньги обратите в золото. С ним нигде не пропадёшь. На чужбине оно заменит тебе и друга, и брата, и мать родную.
Бекмурад-бай опустил голову, чтобы скрыть смятение, отразившееся на его лице.
— Неужели придётся покинуть могилы предков? — негромко спросил он.
— Для вас — не знаю, — невесело сказал Ораз-сердар, — но мне, если победят большевики, на этой земле места не найдётся.
— Ладно, — сказал Бекмурад-бай, — выстреленная пуля камня не боится. Я сделаю всё, как вы сказали, наш сердар!
Бить да бить, так и чёрт сбежит
С того дня, как Берды ушёл, пообещав вернуться послезавтра, прошло более четырёх месяцев. Узук выплакала все глаза, ожидая его, но его всё не было.
Голод миновал. Люди вновь вспомнили вкус свежего хлеба. Однако жизнь Узук текла без видимых перемен. Последнее время она часто стала видеть нехорошие сны. Однажды ей приснился Берды. С саблей на боку и винтовкой на спине он ехал на сером коне, а она, Узук, с замирающим сердцем ждала его приближения. Вдруг на дорогу выскочила волчица и завыла так, что Узук вся покрылась мурашками от страха. Вслед за волчицей завыли сотни волков и окружили Берды плотным кольцом. Они повернулись к ней у задом и принялись лапами швырять на него песок. Всё заволокло пылью, Берды скрылся за серой завесой. «Стреляй, Берды, стреляй!» — отчаянно закричала Узук. И вдруг всё исчезло — и волки, и Берды, только издали долетело: «Жди!» Она не поняла, откуда прозвучал голос, жалобно позвала: «Берды!..» — и проснулась от собственного стона
Она долго думала, хороший это сон или плохой В конце концов решила, что хороший, поскольку видеть во сне копя — к добру. А вот сон, приснившийся прошлой ночью, истолковать добрым было никак не возможно.
Как-то Берды рассказывал ей о норовистом богра — двугорбом верблюде. Выведенный из себя его строптивостью, хозяин однажды связал верблюда и отлупил его на совесть, измочалив палку. Богра встал, отряхнулся и пошёл. Но с тех пор стал пристально, смотреть на хозяина, и в глазах его зажигались красные огоньки убийства. Хозяин устал опасаться внезапного нападения и продал верблюда.
Они встретились через двенадцать лет, в песках. Богра узнал своего бывшего хозяина и погнался за ним. Человек был на коне. Но хотя лошадь бежит быстрее верблюда, она не может состязаться с ним в выносливости, — богра стал догонять. На счастье человека вблизи оказался узкий высохший колодец. Человек спрыгнул с коня и спрятался в колодце. А когда богра навалился грудью на колодец, человек ударил его ножом и убил. Не подвернись на дороге колодца, от человека нашли бы только липкую кровавую лепёшку.
Вот такой жаждущий убийства верблюд и приснился Узук прошлый раз. Узук твёрдо знала, что верблюд зол на Бекмурад-бая, но погнался он почему-то за ней. Она бежала, задыхаясь, с трудом отрывая от земли чужие непослушные ноги, обмирая от смертельного ужаса. А верблюд сипло хрипел за её спиной, вонял и клацал зубами, как собака, которая ловит мух. Не в силах больше бежать, Узук упала в неширокую, но довольно глубокую канавку. Верблюд тотчас навалился сверху и стал елозить по земле огромным бурдюком живота, стараясь втереть Узук в землю. Она вжималась в канавку из всех сил, но всё равно чувствовала, как приближается неотвратимая тяжесть, которая сделает сейчас из неё бесформенно кошмарную лепёшку.
Она проснулась вся в холодном поту и не смогла уже уснуть до рассвета. Долго она пыталась истолковать сон в добрую сторону, даже хитрила сама с собой, но ничего не получилось — куда ни кинь, сон предвещал плохое.
Вероятно, под его влиянием Узук показалось, что и рассвет наступил какой-то тусклый, и день тянулся, как год ожиданий, нудно и тоскливо, и закат погас, едва успев окрасить кромку неба в пламенеющий пурпур.
Весь день она почти ничего не делала, ждала напророченного сном несчастья, думала о своих невзгодах. Была у неё здесь одна добрая подружка Курбанджемал — жена Торлы. Теперь нет Курбанджемал — ушёл вместе с ней Торлы после той страшной ночи, когда их убить хотели.
Был сын — маленький пухлощёкий забавник Довлет-мурад, сладкий плод горькой любви, частица Берды, её Берды. Отобрали у неё сына, запретили даже подходить к нему. Теперь мальчик уже подрос и называет мамой эту старую черепаху Кыныш-бай, а на собственную мать в минуты коротких встреч обращает внимания не больше, чем на любую чужую женщину.
Понятно, почему они поступили так, ох как понятно! Они хотят, чтобы ребёнок не чувствовал себя сиротой, когда его мать навеки закроет глаза. Скоро это случится, совсем скоро! Трижды смерть уже заглядывала ей в лицо, своими пустыми глазницами и трижды отступала. Теперь уже она не отступит. О мой аллах, чем я провинилась перед тобой, какой тяжкий грех предков лежит на моей судьбе, что ты посылаешь мне такие невыносимые мучения!..
Стало совсем темно. Узук нашарила лампу, машинально, сама не зная, для чего это делает, зажгла её. Слабый жёлтый свет, бессильный одолеть темноту поя куполом и у дальней стены кибитки, не принёс успокоения. Темнота шевелилась, меняя очертания, медленно и беззвучно перемещалась с места на место. Узук вглядывалась в неё — и видела серо-зелёную массу скорпионов, мохнатые лапы фаланг, чёрные зловещие бусинки каракуртов.
В кибитку вошёл Аманмурад. Узук похолодела, по телу её разлилась противная слабость, во рту сразу стало сухо. Аманмурад постоял и тихо сказал:
— Когда будешь ложиться спать, не запирай дверь — я приду к тебе.
Узук посмотрела на него и увидела отсвет убийства в диких глазах верблюда, услышала плотоядный хрип жаждущего крови зверя. Это был уже не сон, отступающий в мрак бездны при пробуждении, это была явь.
— Ты меня поняла — не запирай дверь! — повторил Аманмурад злобно. — Слышишь?
— Слышу.. — беззвучно выдохнула Узук. — Лягу не запершись…
Аманмурад ушёл, а она всё стояла с лампой в руке, внутренне сжавшись, ожидая удара. Потом осторожно присела, поставила лампу на сундук, опустила лицо в колени. Вот оно, пророчество сна, сбывается! Вот она, костлявая, идёт в четвёртый раз!
Как-будто не было особых причин для тревоги, но Узук знала, каждой клеточкой своего существа знала, что произойдёт этой ночью. Убьёт её Аманмурад, задушит, навалившись грузным брюхом, как разъярённый верблюд! Ведь хотя он и не говорит им слова, но прекрасно понимает, чья рука держала нож, вонзившийся ему в спину — разве может он простить это! Эх, Берды, Берды, где ты есть? Не спешишь на помощь своей Узук, а ещё утверждал, что любишь!.. И луна не взошла сегодня, и близкого человека нет… Крепка крепость, темпа темница — страшно мне умирать, Берды! Ох, страшно! Я жить хочу, жить! Травят меня, как одинокого зайца, раскалёнными иглами протыкают каждый мой день, отраву пить дают вместо воды, а всё равно хочу жить — дышать, мучиться, ласкать своего сына!.. Сыночек мой единственный, отняли тебя от материнской груди, вырвали сердце моё, но я увижу тебя, увижу, мои ненаглядный, пусть хоть каменные горы встанут на моём пути!..
С тех пор, как Кыныш-бай окончательно отобрала у Узук сына, прошло около года. Узук раз и навсегда было запрещено подходить к ребёнку, ей приходилось прибегать ко всевозможным уловкам, чтобы хоть изредка взглянуть, на своего первенца, поцеловать его мягкие пушистые волосёнки. Не видя матери, ребёнок отвык от неё и уже не очень охотно шёл на её робкий зов, по разве может мать отвыкнуть от своего ребёнка!
Узук торопливо поднялась и направилась к белой кибитке Кыныш-бай. По дороге её решимость несколько поубавилась, по всё же она нашла в себе смелости войти. в кибитку свекрови.
— Куда прёшься, бестолочь! — встретила её Кыныш-бай. — Убирайся с глаз моих, сгинь под землю!
— Я пришла посмотреть на своего сына, — сказала Узук, не рискнув, однако, пройти дальше порога.
— Какой у тебя может быть сын, потаскуха несчастная! Уходи отсюда и не смей больше приходить! Тоже нашлась мне тут с сыном!
— Довлетмурад-джан, сыночек! — позвала Узук. — Пойди ко мне, мой ягнёночек!