— Люди, в списке избираемых в комитет есть и Джума. Вот он стоит перед вами, все вы его хорошо знаете.
Скажите, причинил он кому-нибудь из вас зло? Обидел кого-нибудь?
— Без рогов осёл, а то бы всех забодал!
— Врёшь! — гневно крикнул Аллак. — Джума не потому смирен, что власти у него нет, а потому, что понимает добро и зло, жалеет людей! Если все в комитете будут такие, как Джума, никто из дайхан не увидит от комитета обиды. Высказывайтесь, люди! Кто хочет сказать что-нибудь о Джуме?
— Что о нём говорить? Нанимался раньше, пусть и дальше продолжает наниматься!
— У него и коня нет, чтобы по аулу ездить!
— Он на осле будет ездить!
— А осёл есть у него?
— На осле много налогов не соберёшь!
— Ай, черепаха на дерево не влезет — голодранец ханом не станет!
— Не хотим Джуму!
— Пусть Джума будет кемтет!
— Взялась собака ковёр ткать — только клочья от пряжи полетели! Яшули пусть кемтет будут!
Высказываться никто не хотел. Каждый выкрикивал с места что ему заблагорассудится. Голосовали тоже нерешительно, с оглядкой на соседа, преимущественно на богатого соседа. Если он поднимал руку, тянули вверх растопыренные пятерни и окружающие, сидел нахохлясь — они тоже помалкивали.
После сходки многие крупные богатеи аула завернули к Бекмурад-баю. Они были радостно возбуждены.
— Кемтет не выбрали! Завтра снова собираться будем! И ты приходи. На этих выборах до тебя никому дела не будет — каждый кричит что хочет. Людей всех можно на нашу сторону перетянуть.
В последнем Бекмурад-бай усомнился, однако на выборы пошёл. Ему не повезло. На этот раз помогать Аллаку приехали из города Клычли, Сергей и Черкез-ишан. Клычли сразу заметил Бекмурад-бая. Он протянул в его сторону руку и громко сказал:
— Вам, Бекмурад-бай, на этом собрании делать нечего. Можете возвращаться домой!
— У меня тоже права есть! — сверкнул глазами Бекмурад-бай. — Кто гебе позволил распоряжаться?
— О ваших правах мы поговорим немного позже, — со спокойной угрозой пообещал Клычли, — а пока — идите и не мешайте людям.
Бекмурад-бай сопел, глядя на Клычли исподлобья, как готовящийся ударить бык. Клычли отвернулся в сторону, обвёл глазами толпу и снова громко сказал:
— Пусть Бекмурад-бай не уходит один — составьте ему компанию, Вели-бай!
— С удовольствием! — послушно отозвался Вели-бай и пошёл вслед за Бекмурад-баем, который медленно двигался сквозь расступающуюся толпу.
— Клыч… Клычли… и я… и мне идти? — проикал Сухан Скупой, суя в оставшийся открытым рот копчик обкусанной бороды.
— Иди и ты, — подтвердил Клычли спокойно. — Тебе тоже здесь нечего делать.
Изгнание баев с собрания подействовало на людей. Если Клычли так свободно прогнал Бекмурад-бая, в прежнее время на курицу которого страшно было «кыш» крикнуть, значит Клычли сильнее бая, значит ему можно верить.
Оставшиеся богачи притихли, боясь, как бы не опозорили перед людьми и их. Черкез-ишан с весёлым любопытством оглядывал толпу. Люди перешёптывались:
— Оказывается, сын ишана Сеидахмеда тоже большевиком стал!
— Если такие люди в большевики идут, значит всё, что о большевиках рассказывают, ложь.
— Клычли наш тоже грамотный человек!
— Да, многие грамотные туркмены стали большевиками.
— Друзья! — сказал Клычли, обращаясь к собравшимся. — Я вас не стану долго задерживать, потому что у каждого из вас есть свои дела. Жизнь хороша длинная, слово — короткое… Товарищи, от Чарджоу до самого Хазарского моря нет пяди земли, где не была бы пролита человеческая кровь. Она пролита за ваше счастье, за ваши права. Эта цель достигнута, над вами взошло солнце свободы! Но вы ещё похожи на людей, которые только что вышли из тёмной кибитки и ослепли на свету, не видите ничего вокруг. Откройте глаза, товарищи, оглядитесь! Мир — прекрасен, и он принадлежат вам! Не давайте себя в обиду, не слушайте баев, не подчиняйтесь им. Огонь не насытишь дровами, бая покорностью. Нынче и закон и сила на вашей стороне, большевики всегда помогут вам справиться с любой трудностью. А вы вчера наслушались баев и сорвали выборы. Упрекать вас в этом всё равно, что бить пол, который прогрызла крыса, — вы не виноваты. Однако не повторяйте сегодня свою вчерашнюю ошибку. Вот этот человек, Аллак, ваш односельчанин — знаете его?
— Знаем! — послышалось из толпы.
— Хорошо знаем!
— Тогда вы должны знать и то, сколько горя причинили ему Бекмурад-бай и Вели-бай. Из-за них он должен был покинуть родной аул и скитаться бездомным бродягой. Он сражался за вашу свободу, был тяжело ранен под Тедженом. Видите, он хромает? Вы должны гордиться, что у вас есть такие односельчане! А вы вчера глупыми вопросами и оглядкой на баев не дали ему возможности провести выборы в сельский комитет.
Бездомный Джума, за которого накануне старался Аллак, протискался поближе к арбе.
— Выбираем Аллака в кемтет нашего аула! — крикнул он так, словно право решать принадлежало ему одному, и обвёл взглядом аульчан.
Его неожиданно и дружно поддержали:
— Пусть будет Аллак!
— Выбираем Аллака!
Кричали те, кто вчера посмеивался над Джумой, причём кричали так же откровенно и чистосердечно, как вчера. И даже за Джуму проголосовали без возражений. Председателем комитета единогласно был избран Аллак. Надежды баев прибрать комитет к своим рукам не оправдались; хотя кое-кто из их родичей в него всё же попал, по их было слишком мало.
Первое мероприятие, которое осуществил Аллак на посту председателя аульного комитета, было, мягко говоря, не совсем государственным, однако насущно необходимым: он привёз Джерен, так и не выплатив за неё Энеку-ти остатки калыма. Впрочем, сам Аллак усмотрел в этом определённый социальный смысл — своим примером я показываю аульчанам, как надо бороться против несправедливых положений адата, говорил он себе. Аннагельды-уста, войдя в его положение, уступил ему свою мазанку, служившую мастерской. Теперь у Аллака было всё — свой дом, жена, общественное положение. Он был вполне доволен.
Жемчуг и в золе виден
Базар оживлённо шумел. Каждый был здесь занят своим делом. Продавцы расхваливали свои товары наперебой, стараясь выручить за них подороже. Покупатели столь же азартно торговались, сбавляя цену намного ниже действительной. Не обижались ни те, ни другие — на то и базар, чтобы поспорить, попытаться выгадать для себя. Вещь, купленная без торга, теряет половину своей ценности. Равно как и проданная без торга даже с прибылью не приносит продавцу того удовлетворения, какое могла бы принести, поспорь он за неё до хрипоты.
В разгар базарного дня в ковровом ряду появилась русская женщина. Она несла под мышкой свёрнутый трубкой небольшой коврик. Перекупщики опытным глазом сразу определили, что женщина не купила, а собирается продать.
— Мамашка пырдает? — спросил один из над на ломаном русском языке, протягивая руку к коврику и щупая ворс.
— Продаю, — ответила женщина.
Вокруг неё моментально образовался кружок, разгорелся спор.
— Я первый увидел!
— Я увидел, когда она ещё к базарной площади не подошла!
— А я первый потрогал!
— Цену кто первый спросил? Я спросил!
— Подумаешь! Без тебя бы нашлись знатоки русского языка!
— Пойди, поищи!
Спор обладает удивительным свойством собирать любопытных, как магнит — железные гвозди. Не прошло и нескольких минут, как женщина и перекупщики были окружены плотным кольцом людей, каждый из которых протискивался вперёд, интересуясь, по какому поводу крик и шум.
Коврик расстелили по земле. Он оказался совсем не велик, но краски его были удивительно ярки и тонко подобраны, а гели — изящны и чётки. Люди восхищённо зацокали языками.
— Какая красота!
— Совсем не базарный товар!
— Всю жизнь имел дело с коврами, а такого чуда не видел.
Перекупщики, опасаясь упустить из своих рук ценную добычу, уселись прямо на коврик. Те, кому не хватило на нём места, сели вокруг.