Женщина растерянно оглядывалась по сторонам. Хотя она и не понимала туркменского языка, но догадывалась, что спор идёт из-за ковра, что стоит он, видимо, немалых денег, и боялась продешевить. Ей уже протягивали со всех сторон пачки денег. Но едва она протягивала руку, её довольно невежливо отводили в сторону.
— Не бри! Мой бри! — И предлагали такую же пачку денег.
Двое наиболее азартных перекупщиков сцепились в драке. Подошёл милиционер, повёл с собой упирающихся и обвиняющих друг друга буянов. От кружка людей отделились двое, отошли в сторону.
— Богом клянусь, Аманмурад, это её рук работа! — торопливо загундосил один. — Голову мне отрежь, если этот коврик не Узук выткала!
— Ты не ошибся, Сухан-ага? — с сомнением спросил Аманмурад.
— Я ошибся?! — вытаращился на него Сухан Скупой. — Да в моём доме и сейчас четыре ковра есть, сотканные ею! Двенадцать было. Восемь я со своими в Иран переправил. Ошибся! Да если я наощупь не признаю её ковров, надень мою папаху на хвост собаке! Она — говорю тебе! Не упускай момента и следи — найдёшь её саму.
Аманмурад скосился, скрипнул зубами, хватаясь за ручку ножа.
— Найду — живой не останется!
— Так и надо поступать мусульманину, — одобрил Сухан Скупой. — Вон младшая жена ишана Сеидахмеда попала в руки большевиков. Теперь её не отдают назад. Бедняга ишан-ага не вынес позора, в постели лежит.
— Это почему жене отдают? — не поверил Аманмурад.
— Говорят, свобода.
— Какая свобода?
— Ну, такая… Попадёт женщина в руки большевиков, её назад не отпускают. Это и есть свобода.
— Э… э… а что они с пен делают?
Сухан Скупой ощерил в сильной усмешке кривые чёрные зубы.
— Что делают, спрашиваешь? Наверно, то же самое, что с любой женщиной делают, хи-хи-хи! Мне об этом не докладывали. А вот ты, когда найдёшь Узук, делан, что хочешь.
— Я сделаю! — Аманмурад поиграл желваками. — Я ей дам «свободу» на всю жизнь!
— Иди, не мешкай! — поторопил Сухан Скупой. — Скрыться может эта русская.
Подумав, Аманмурад сказал:
— Слушай, Сухан-ага, а что если я обвиню эту женщину в воровстве и отведу в милсие?
— Правильно! — сразу же согласился Сухан Скупой. — Если скажешь: воровка, тебе все поверят. Откуда такой ковёр мог попасть к русской? Конечно, украла. А там, в милсие, все секреты её сразу откроем.
Аманмурад, нахмурившись, решительно протолкался внутрь круга спорщиков и взялся за край коврика.
— А ну, вставайте! — предложил он перекупщикам. — Сейчас всех вас помирю. Этот ковёр у меня украли, когда я переезжал, понятно? Властям отведу эту воровку.
Перекупщики по одному неохотно поднялись. Аманмурад скатал ковёр, вскинул его на плечо и сказал женщине:
— Идём милсие!
— В милицию? — с трудом поняла женщина. — Зачем? Что вам от меня надо?
— Твоя карапчил, крал — любезно пояснил Сухан Скупой. — Ай, сапсим яман, милсие надо.
Сообразив, что её приняли за воровку и что оправдываться посреди базара да ещё не зная языка бесполезно, женщина сказала:
— Хорошо. Идёмте в милицию! — и первая направилась к стоящему на краю базарной площади двухэтажному зданию, на нижнем этаже которого размещалась милиция. Аманмурад, Сухан Скупой и ещё несколько любителей острых ощущений двинулись следом.
Дежурный по милиции — очень молодой и очень строгий юноша-туркмен придвинул к себе несколько вырванных из тетради листков, взял в руку огрызок карандаша и приступил к допросу.
— Что случилось, товарищ?
— Вот, коврик пропавший нашли, — сказал Аманмурад.
— Где нашли?
— На базаре. Вот эта женщина продавала его. Хорошо, что я вовремя заметил.
— Где она взяла коврик?
— Не знаю, спросите у неё.
— А где у вас украли коврик?
— Во время переселения. Все бежали от фронта — и мы бежали с семьёй. Коврик я в заросли джугары бросил. А потом, когда вернулись, его уже не было.
— Какие же вещи вы с собой взяли, яшули, если такую ценность бросили? — удивился милиционер, нежно поглаживая бархатистый ворс ковра.
— Жизнь свою спасали, братишка, — вздохнул Аманмурад, — не до имущества было. Вот этот яшули мой свидетель, — он указал на Сухана Скупого.
Сухан Скупой охотно закивал.
— Да-да, братишка, я свидетель! Коврик — его. Такой коврик никак не может пропасть на туркменской земле — редкость большая. Каждый засматривается, рассказывает знакомому — слух и распространяется, обязательно до хозяина дойдёт.
— Хорошо, яшули, помолчите! — остановил ого милиционер. — Я все ваши слова записал. — Он повернулся к женщине, за всё время не проронившей ни слова, спросил по-русски, тщательно выговаривая слова: — Где вы взяли этот коврик?
— На этот вопрос я вам не отвечу, — ответила она.
— Так нельзя! — мягко укорил её милиционер. — Отвечать надо. Вероятно, вы его сами соткали?
— Нет, не сама.
— Значит, я должен верить людям, которые обвиняют вас?
— Никогда не была воровкой! — возмутилась женщина, кинув на Аманмурада сердитый взгляд.
— Тогда отвечайте, чей это коврик, — терпеливо настаивал милиционер.
— Мой коврик!
— Всё, что говорят, эти люди, клевета?
— Клевета.
— Чем вы можете подтвердить свои слова?
Женщина на мгновение замешкалась, ещё раз посмотрела на Аманмурада и Сухана Скупого.
— Доказать могу, но только не сейчас и не здесь.
— Если вы стесняетесь говорить при них, — милиционер кивнул на присутствующих, — могу попросить их выйти.
— Не надо, — подумав, сказала женщина, — всё равно это ничего не изменит.
— Вы не должны ничего скрывать от меня! — посуровел дежурный. — Я представитель государства!
— Не обижайтесь на меня, — попросила женщина. — Вы меня не знаете, я вас не знаю. То есть я, конечно, знаю, что вы представитель власти, однако обстоятельств, связанных с этим злосчастным ковриком, открыть вам не вправе.
— Не верите, мне?
— Верю, но… Словом, вы отпустите меня на полчаса под честное слово. Через полчаса я вернусь, и всё станет ясно.
Дежурный был явно заинтригован, хотя и старался не показывать этого.
— Дайте ваш паспорт, — потребовал он.
— У меня с собой нет паспорта.
— Адрес?
— Простите, не могу сказать… Ещё раз. прошу вас: отпустите меня на полчаса! Ведь в конце концов вы ничего не теряете, если я даже не вернусь — коврик-то у вас останется. Но я даю честное слово, что вернусь! Дело касается очень серьёзного, и если вы не пойдёте мне навстречу, всё может кончиться трагично.
Дежурный был в затруднительном положении. С одной стороны, он не имел права отпускать женщину, не выяснив все обстоятельства дела. С другой — он сильно сомневался, что эта милая, хорошо одетая, культурная русская женщина могла лазить по зарослям джугары в поисках брошенных кем-то ковриков. Что-то напутал этот косоглазый яшули с недобрым лицом. Да и свидетель его слишком уж суетлив, не внушает доверия.
— Хорошо, — решился милиционер, — идите на полчаса. — И он взглянул на тикавшие на стене ходики.
— Спасибо. — сказала женщина, выходя.
Она была так расстроена случившимся, что сама не заметила, как двинулась по направлению к дому, хотя собиралась идти совсем в другое место. «Негодяи! — с возмущением думала она об Аманмураде и Сухане Скупом. — Ах, какие негодяи! Бессовестные! Правду, видно, говорят, что в семье не без урода. От этих уродов всё можно ожидать, кроме хорошего. Они опасны, противны, страшны…»
Женщина оглянулась. На некотором расстоянии за ней следовали двое мужчин в лохматых тельпеках. Неужели они? Свернув в первую попавшуюся калитку, женщина прильнула глазом к щели между досками. Да, конечно они! Остановились возле, о чём-то оживлённо совещаются. жестикулируют. Косоглазый за нож хватается. Ах ты, бандит проклятый! Нет, пошли дальше…
Женщина выглянула, быстро перебежала улицу, свернула за угол и пошла назад. Возле здания с табличкой «Ревком» несколько секунд помедлила и толкнула дверь.
— Можно?
В комнате сидели двое. За столом напротив двери — смуглый молодой туркмен, сбоку — рыжеусый русский. Они оба одновременно посмотрели на посетительницу.