— Не-нет… — смущённо отозвался Берды.
— Ага, значит, не слышал? А то Оразсолтан какого-то Берды так хвалила. Пусть, говорит, аллах даст ему счастье и удачу за его доброе сердце. Я думала, что это — тебя, а ты, оказывается, ничего не знаешь… А Узук, чтоб по сглазить, девушка трудолюбивая, всё в её руках спорится. Оразсолтан хвалилась: пока она одну овцу выдоит, а Узук со своим помощником Берды — четырёх. А потом, говорит, всё же обогнала их.
— Не доила она…
— А ты откуда знаешь? Ты ведь ничего не знаешь… Бери курт, тащи под навес!
Когда Берды снова вернулся на своё место, Огульнияз-эдже лукаво спросила:
— Ты ко мне зачем пожаловал?
— Так просто… навестить…
— А-а-а… Ну, тогда сиди. А я думала, по делу пришёл. Ягнята твои не разбегутся?
— Нет… за ними Дурды приёма гриваст.
— Выходит, и у тебя тоже помощники есть? Молодец, джигит! Только очень уж ты долго примеряешься. Девушки смелых любят, сынок.
Берды растерялся.
— Как примеряюсь?
— А так. Пришёл со своей заботой и ждёшь, пока её у тебя изо рта Огульнияз-эдже вытащит. Робких, сынок, и воробьи клюют… Говори, зачем пришёл?
— Просьба у меня, Огульнияз-эдже… помогите… — неуверенно начал Берды и запнулся, глядя на сухие, узловатые пальцы старухи, из-под которых один за другим, почти без перерыва появлялись аккуратные творожные шарики.
— Хватит тебе верблюда под ковром прятать! — прикрикнула Огульнияз-эдже, и Берды сказал:
— Знаете ли… вот… вы не можете сказать за меня словечко?
— Какое словечко?
— Оразсолтан-эдже… Что мы… что Узук и я любим друг друга.
— Наконец-то ударил! — Огульнияз-эдже одобрительно качнула головой, живые бусинки её глаз смеялись. — Запомни, Берды-джан, пословицу: «Сирота сам свою пуповину отрезает». У тебя родных нет, сам не позаботишься — из пустой миски плов есть будешь.
— Я то же хотел сказать! — горячо воскликнул Берды. — Некуда мне мои достатки нести. Пусть всё им отдам. Вместо сына им буду!
— И то верно, — согласилась Огульнияз-эдже, докатывая последний шарик курта. — Мурад стар, Оразсолтан тоже своё поработала. Хорошо ты решил, сынок. А теперь слушай, что я тебе скажу, чтоб не сглазить: ходи себе потихоньку да помалкивай до времени. Моей помощи тебе не потребуется. Если хочешь знать, Мурад-ага и Оразсолтан это дело уже решили. Да, решили! Они от меня секреты в сундук не прячут, чтоб не сглазить. Совсем недавно говорили мы о судьбе Узук… На что может надеяться бедняк? Аллах делал мир — торопился, обошёл долей бедняков. Нынче так живём: одна овца — твоя кривда, сто овец — твоя правда. Мы люди бедные, заплату новую пришиваем — и то радуемся. А когда дочка красавица, чтоб не сглазить, совсем покоя нет. И от вдовца сваты могут придти, и от плешивого, и от глухого. А то и ещё что-либо похуже случится. Красавица в доме бедняка всё равно, что чатма[7] из свежих кукурузных стеблей, любой проходящий верблюд клочок ухватит, каждый облезлый козёл мимо не пройдёт. Ох-хо-хо… Вот я им, сынок, и говорю: отдайте вы потихоньку дочку за Берды-джана — и дело с концом. Парень он, чтобы не сглазить, добрый, душевный, от работы не отлынивает, людей не обижает, и ни её, ни вас в обиду не даст. Так я им сказала, сынок, они и согласились. Только Оразсолтан повздыхала, что Узук, мол, ещё молода, годик бы, два подождать. Жалко ей, старой, дочку-то, хоть и вместе жить вы будете… Да ты не тужи, Берды-джан. Ходи себе потихоньку да помалкивай в усы. Год, другой — время не велико. Солнышко встало, солнышко зашло — вот и год позади.
Берды, затаив дыхание, с восторгом слушал Огульнияз-эдже. У него было состояние человека, который шёл просить кусок лепёшки, а ему дали целый котёл превосходного плова. Пословица говорит, что в добрых вестях даже ложь хороша. Но Берды сам не умел говорить неправду и знал, как знали все в ауле, что и Огульнияз-эдже никогда не оскверняла свои уста ложью. Значит, всё, сказанное ею, было правдой, значит…
На следующий день, улучив момент, Берды спросил девушку:
— Узук-джан, ты никакого разговора о нас с тобою не слыхала? Мурад-ага и Оразсолтан-эдже ничего не говорили?
— Нет… Какой разговор? — полуиспуганно, полувопросительно ответила Узук.
— Тогда знай: твои отец и мать согласны, чтобы ты была моей женой!.. Ты правда не слышала ничего об этом?
Узук покраснела и потупилась, теребя большой серебряный кран[8] в своём ожерелье — единственную ценность среди потускневших медяшек.
— Если сказать правду, слышала…