Почти без колебаний парни закричали:
— Правильные слова!
— Согласны!
— Ни одного грабителя не пропустим!
Переждав, пока затихнут выкрики, Сергей сказал:
— Вы поступаете, как честные и мужественные люди. Кого хотите иметь у себя командиром?
— Командуй ты!
— Благодарю за доверие, — улыбнулся Сергей, — однако я должен выполнить, одно большое поручение, поэтому идти с вами никак не могу. Вот двое моих друзей; этот — Клычли, этот — Дурды. Согласны вы подчиняться им?
— Согласны! — весело и дружно ответили джигиты,
— Тогда слушайте их команду и отправляйтесь выполнять своё боевое задание!
Так появился в окрестных песках летучий дайханский отряд — гроза грабителей и мародёров.
В городе царила сумятица. Жители потерянно толкались на улицах, не зная, отсиживаться ли дома, уходить ли подальше от беспокойной и жестокой дороги войны. В пригородных аулах люди действовали решительнее. Они уже погрузили свой скарб и только высматривала вокруг, чтобы не пропустить нужный для откочёвки момент.
Вокзал сотрясался от непрерывного надсадного рёва паровозов. Эшелоны двигались чуть ли не сплошной вереницей. Возле поставленных на погрузку вагонов суетились аульные арчины, солдаты железнодорожной охраны зло переругивались с беженцами. Со всех сторон тянулись к вокзалу арбы, гружённые сеном и чуреком.
По пыльней дороге размашисто шагал рослый плечистый парень в стареньком халате и стоптанных чарыках, но в богатом, прекрасной выделки тельпеке. Догнавший его старик-арбакеш предложил:
— Садись, джигит, если устал. Подвезу.
Парень поблагодарил, легко подпрыгнув, уселся на арбу.
— Хлеб везёте? — кивком головы указал он на выглядывающий из-под дерюжки румяный край чурека. — Белых подкармливаете?
— Нам что белые, что серые, — неохотно ответил арбакеш и легонько, жалея, подхлестнул лошадь. — Пусть едят, бедняги.
— Не жалко своё добро чужим ртам скармливать?
— Не жалко, коли прикажут.
— Да у белых-то и армии, наверно, нет уже — бегут от них люди во все стороны, — сказал парень.
— Бегут, — согласился арбакеш. — Однако есть армия, если до сих пор воюют. Пушки-то так и гремят, так и гремят.
— Ай, пушка есть пушка. Кто бы ни выстрелил — одинаково гремит.
— Скорей бы кончалась эта война, — посетовал арбакеш. — Измучился парод, каждый день неизвестного ждём… Только и молим аллаха, чтобы поскорее кончилось всё это.
— Скоро кончится, — успокоил его парень. — Сам издалека едешь, отец? Кони, вижу, взмылились.
— Издалека, добрый джигит. Из песков еду. Непонятно мне только, почему и в песках стреляют? Кто хочет стрелять, собрались бы в одно место — и стреляй себе на здоровье. А то разбрелись по всей земле — не знаешь, кто с кем дерётся, кто за кого заступается.
— Кто же там стреляет? — поинтересовался парень.
— Не знаю, — шевельнул плечом арбакеш. — Кто говорит, что белым из Ирана инглизы помощь прислали, кто утверждает, что это болшобики белых добивают, бегущих с фронта ловят. Где правда, попять трудно.
Разговаривая, они доехали до вокзала. Арбакеш свернул к вагону, где сгружали хлеб с приехавшей раньше арбы.
— Спасибо, отец, что подвёз, — сказал парень, спрыгивая на землю. — Не станешь возражать, если тебе помогу разгрузить арбу?
— Давай! — обрадовался арбакеш. — Один будет подавать чурек с арбы, другой — в вагон складывать. Мы быстро управимся!
— В вагон я полезу или ты?
— Ты помоложе — полезай ты, а мне сподручней с земли подавать.
— Ладно. Пошли, наша очередь приближается.
— Торбу-то свою сними, — посоветовал арбакеш. — Золота в ней небось нету, а без неё удобнее будет.
— Ничего, отец, я привык к ней, не мешает, — ответил парень.
Он подошёл к вагону и полез внутрь. Хмурый солдат, следящий за погрузкой, покосился, однако ничего не сказал. Арбакеш начал таскать стопки чурека.
К солдату подошёл железнодорожник с молоточком на длинной рукоятке — для выстукивания букс.
— Для фронта хлеб?
— Наше дело — охранять! — неприветливо сказал солдат, сдувая с кончика носа каплю пота.
— Закуривай, служивый, — железнодорожник протянул кисет с махоркой и сложенную книжечкой газету. — Да чего ты на солнце маешься? Давай-ка вот сюда, в тень отойдём.
Они зашли в тень между вагонами, закурили. После нескольких глубоких затяжек солдат отмяк, начал жаловаться на собачью солдатскую жизнь. Железнодорожник сочувственно поддакивал.