Сергей похвалил его, сказав, что всё хорошо, что хорошо кончается, и предложил, пока есть время, сходить на вокзал, — может, удастся проведать арестованных товарищей.
Несмотря на кажущийся порядок, положение в городе было довольно напряжённым. Среди населения росло недовольство многочисленными арестами. Много рабочих собралось на вокзале. Конвоиры не подпускали их к вагонам, где были заперты арестованные, но рабочие не очень охотно подчинялись и переговаривались со своими товарищами, выглядывающими в зарешетчатые окна.
Много туркмен окружало вагон Эзиз-хана, стоявший прямо напротив здания вокзала. Всем было хоть и жутковато, но любопытно взглянуть на человека, жестокая известность которого далеко летела на чёрных крыльях по селениям и аулам.
Полковника Ораз-сердара в Мары почти никто не знал. Зато имя Эзиз-хана повторяли последнее время мужчины и женщины, старики и дети. Вполне понятно, что и горожане и особенно приехавшие на базар аульные туркмены с опасливым любопытством толпились
у ханского вагона.
Через каждые десять-пятнадцать минут из вагона выглядывал ладно сложённый человек среднего роста с тусклым, побитым оспой лицом. На нём был синий халат, коричневый тельлек и традиционные туркменские чакаи.
— Эс-салам алейкум, почтенные, — обращался он к толпе.
— Валсйкум эс-салам! — хором отвечали собравшиеся, готовясь услышать что-то, может быть, равное слову пророка.
— Молитесь богу, люди, и пребывайте в надежде, — говорил «пророк» и, произнеся ещё несколько столь же банальных фраз, скрывался в вагоне. Люди переглядывались и расходились, недоуменно пожимая плечами. Но на их место уже протискивались новые, и толпа возле вагона Эзиз-хана не редела.
— Слава о нём пришла раньше него самого, — говорили расходясь люди, и это можно было понимать и как одобрение немногословию хана, и как разочарование в нём — яснее высказываться опасались.
— Его лицо соответствует тому, что о нём говорят.
— Будет ли он справедливым правителем?
— Второго Адыл-шаха земля ещё не родила…
— Ай, для нас и ак-паша был неплох!
— Какой бы ни был правитель, лишь бы шёл по дороге справедливости и милосердия…
Сергей и Клычли возвращались с вокзала пасмурными. Ходили слухи, что всех арестованных большевиков белые передадут Эзиз-хану. Если эти слухи правдивы, то вряд ли товарищи останутся живыми: Эзиз-хан кончил играть в милосердие.
Находиться в городе было опасно. Их мог приютить любой отдалённый аул, где сравнительно просто переждать волну арестов. Но уйти, они не могли. Бросить товарищей на произвол судьбы, не попытавшись ничего сделать для их освобождения, — о таком ни Сергей, на Клычли даже не подумали. Но что предпринять для освобождения арестованных, они не знали. Они не знали даже, кто арестован, кто уже расстрелян, кому удалось скрыться.
Пустырь, на который городской глашатай призывал собираться народ, одним своим краем выходил к полотну. железной дороги. Люди, собравшиеся на нём, ждали, посматривая на поезда, в несколько рядов стоящей на линиях. Напротив пустыря располагались два бело-жёлтых вагона ближайшего поезда. Что это за вагоны, люди не знали, однако догадывались, что не простые. И в самом деле, в одном из бело-жёлтых вагонов, принадлежавшем Ораз-сердару, пили водку и закусывали жирной бараниной знатные марыйские баи, во втором агитаторы Ораз-сердара обрабатывали перед выступлением ишана Сендахмеда. Ишан пугался, не понимал, чего от него хотят, почему он должен призывать мусульман на священную войну, от кого нужно защищать ислам. Он невпопад бормотал молитвы, нервно катал бусинки чёток, прося аллаха только об одном: чтобы его оставили в покое. Но его терпеливо убеждали — от его выступления зависело многое, так как окрестные дайхане знали ишана и верили ему.
Ожидание затягивалось, собравшиеся начали нудиться, многие уже жалели, что пришли. Наконец на платформе, соединяющей два бело-жёлтых вагона, стали появляться военные. Первым вышел грузный, невысокий коротко подстриженный полковник в чёрной форме. Это был сам Ораз-сердар. По левую руку от него встал Бекмурад-бай, справа — неулыбчивый и худой русский офицер с пронзительными глазами, которыми он словно прощупывал каждого из толпы, и люди невольно ёжились, втягивали головы в плечи под этим железно колючим взглядом. Офицер-туркмен за руку вывел ишана Сеидахмеда и поставил его рядом с Бекмурад-баем.