Широкими прыжками Аманмурад помчался по мосту, размахивая выхваченным ножом. Он не видел ничего, кроме единственной цели.
Взбешённый джигит вскочил на ноги.
— Стой! — закричал он. — Стой, сын собаки!
Трижды, один за другим, прогремели выстрелы, но руки у джигита тряслись от злости, и он промахнулся. Часовой, стоявший с другой стороны моста, закричал, спрашивая, в чём дело. Джигит потряс винтовкой.
— Стреляй его, Нурмамед!.. Стреляй без промаха! Это — лазутчик!..
Тот, кого назвали Нурмамедом, выстрелил почти в упор. Аманмурад рухнул тяжёлой глыбой прямо ему под ноги, булькнул в волнах Мургаба нож. Нурмамед пошевелил убитого носком чокая, повернул его лицо, к свету, недоуменно пожал плечами и, уловив слабый стон, крикнул своему напарнику;
— Живой ещё!..
— Сбрось в реку! — донеслось с другой стороны маета.
Нурмамед посмотрел в ту сторону, осуждающе качнул головой и, достав из кармана тыковку-табакерку, постучал ею по ладони, отсыпая порцию наса.
С трудом ковыляя по марийским улицам, сворачивая то направо, то налево, Узук долго не могла успокоиться. Так и слышался ей за спиной топот осатаневшего от ярости верблюда, его жадный зловонный хрип.
Наконец сердце стало биться ровнее.
Поначалу Узук старательно обходила немногочисленных ночных прохожих. Но вскоре сообразила: то, что она ищет, сама не найдёт, и, увидев на одной из улиц старика азербайджанца — ночного сторожа, неуверенно подошла к нему.
Старик удивился.
— Ай, балам, туркмэнски дженчин видим? Или мы спим и сон видим? Зачем, дочка, дом нэ сыдышь, улицам ходышь?
— Помогите мне, отец, — попросила Узук, — помогите мне Совет найти. Мне очень нужен Совет! Там есть парень по имени Берды. Помогите мне разыскать его, отец, не посчитайте за труд мою просьбу!
— Эй, балам, что просыш, какой такой Савэт! — сторож недоуменно поднял седые кустики бровей. — Два дня вчера хадыла — был Савэт. Сегодня — нету, кончился Савэт.
— Почему нету? — не поняла Узук. — Мне сказали, что Совет в городе находится!
— Разны горад есть — Чарджуй есть, Ташкет есть, Пэтэрбур есть. Гдэ Савэт искать станэш? Мы стары чалавэк, мы нэ знаим, где искать,
— Ушёл Совет? — ахнула Узук, уразумев наконец смысл сказанного стариком.
Сторож печально покивал своей высокой конусообразной шапкой.
— Ушёл, дочка, савсэм ушёл.
— А Берды тоже ушёл, вы не знаете?
— Нэ знаим. Многа туркмэнски адам Берды завут. Два знакомы, три знакомы — какой тебе нада? Адын — бежал, адын — прятался, адын — секир башка дэлал. Ямам, дочка, плоха…
Слова старика отняли у Узук последние силы. Единственная надежда, единственная цель, к которой стремилась она, где мечтала найти пристанище и защиту, уже не существует. Узук закрыла лицо руками и горько, безнадёжно заплакала.
Сторож потоптался немного, смущённо покашливая в вислые седые усы, попытался успокоить Узук:
— Нэ плачь, дочка, свой дом ведём тебя. Чай кушать будэш, спать немножко будэш. Утрам придёт — думать будэш.
— Вы правы, отец, от слёз толку мало, — Узук пальцами крепко провела по глазам, стирая слёзы. — Говорил мне Берды, что только в Совете надо искать заступничества от несправедливости, я и пришла искать. Сижу вот ка тёмной улице в чужом городе, а где Совет? Где найду заступника и покровителя? К кому обращаться за помощью? Эх, судьба моя, судьба чёрная! Треплет она меня, как собака пустой санач… Ты, старая уродина, одетая в лохмотья, до каких пор за пятки кусать будешь? Или брюхо твоё ненасытное ждёт, что проглотит меня заживо?.. Проклинаю тебя, судьба! Проклятие тебе до семьдесят седьмого колена!..
Старик-азербайджанец поцокал языком.
— Какой беда так кричишь? Беда нэ кошка — крикам нэ баится. Идём, веду тебя к одна туркмэнски люди! Савсэм близка. Ты баюсь не нада — хароша люди, богата люди. Галавам немножко дырка есть, как это говорят, воздух немножко, однако добры адам, простой чалавэк салам алейкум гаварит, денга даёт…
Город спал. Или, может быть, притворялся спящим. Редкие фонари тускло светили на главных улицах. В ухабистых переулках пряталась предательская темнота. Узук безвольно шла за стариком, почти не слыша его бормотания, не думая, куда он её ведёт, какие встречи её ожидают. Кто этот «туркменский люди»? Может быть, забулдыга какой или, того хуже, родич Бекмурад-бая — ведь у него по всему свету родичи раскиданы. Приведёт — бросят её к яме, как овцу, свяжут ноги, перережут горло… А, пусть что будет! Необъятен мир, да нет в нём пристанища для человеческой скорби…
А вдруг у старика иное на уме? Вдруг он ведёт её в нехорошее место? Она слыхала, что есть такие места в городе, где живут потерявшие стыд и совесть женщины и за деньги спят с любым мужчиной. Если только старик посмеет привести её в такой дом, она… Узук не знала, что она сделает. Усталость, безразличие, желание лечь и уснуть, умереть овладевали ею с всё большой силой. Даже жгучая боль в ноге притупилась и казалась далёкой, словно кто-то невидимый в ночной темноте время от времени втыкал издали в ногу горячий гвоздь.