Остановившись возле одной двери, старик постучал,
— Сейчас! — отозвался из дома мужской голос, показавшийся Узук вроде бы знакомым. Она не могла вспомнить, где его слышала, но на всякий случай отошла в сторонку.
Сторож тихо поговорил о чём-то с вышедшим хозяином, указывая концом палки на Узук. Хозяин быстро сказал: «Да-да, конечно! О чём может быть разговор!» и позвал Узук:
— Проходите, пожалуйста, госпожа, не стесняйтесь! Здесь вам ничто не угрожает, проходите!
Выговор был не аульный, городской, и всё равно Узук, опять послышалось что-то знакомое. Потупив глаза и прикрывая полой халата рот, она несмело переступила порог. Хозяин вежливо посторонился. За спиной Узук звякнул металл — сторожа поблагодарили за сердобольность.
Только войдя в просторную светлую комнату, окинув быстрым взглядом богатую обстановку, Узук спохватилась, что поступила опрометчиво. Одна, в чужом городе, ночью в доме у незнакомого мужчины… Она повернулась было назад, но хозяин, приветливо улыбаясь, уже входил в комнату. Он уже открыл рот, собираясь что-то сказать, и так и остался стоять. Улыбка медленно сбегала с его лица, уступая место неподдельному изумлению.
— Узукджемал?!. Какими судьбами?.. Здравствуйте дорогая Узукджемал! Очень рад вас видеть!
Это был Черкез-ишан — весёлый и беспутный сын старого ишана Сеидахмеда, пытавшийся когда-то одарить своей благосклонностью Узук и даже довольно серьёзно влюблённый в неё.
В груди Узук всё захолонуло. Ей захотелось выбежать на тёмные городские улицы и бежать, бежать, бежать куда глаза глядят. Но бежать было некуда. Её путь кончился там, откуда она начала его, и снова ступать по своим же следам было свыше человеческих сил.
Почти не сознавая что делает, она схватилась за спрятанный в складках платья нож, занесла его для смертельного удара. Черкез-ишан налёту поймал её руку, крепко сжал запястье. Узук боролась молча, стараясь вырваться, но куда уж было ей, усталой и обессиленной, спорить со здоровым мужчиной!
— Не делайте глупостей, Узукджемал, — удерживая её, говорил Черкез-ишан, — не будьте неразумным ребёнком! Вы в первую очередь меня оскорбляете: войдя в мой дом, поднимаете на себя нож. Неужели я так отвратителен для вас, что вы предпочитаете смерть моему обществу? А ваш поступок я могу расценивать только так. Этот нож вы не против себя направили, а против меня. Да-да, против меня! Вы держитесь за рукоять ножа, но его, острие торчит в моём сердце! Узукджемал, я знаю, что вы не глупая женщина, вы должны меня понять и успокоиться.
— Отпустите мою руку, — сказала Узук.
— Извините меня, Узукджемал, и не подумайте ничего плохого. Я взялся за вашу руку только с целью удержать её от…
— Пустите мою руку! — повторила Узук.
Она потёрла запястье, посмотрела на тусклое лезвие ножа, уронила его на пол и закрыла лицо руками. Плечи её затряслись от сдерживаемых рыданий.
— Меня удивляют и поражают ваши слёзы, Узукджемал! — воскликнул Черкез-ишан. — Если бы горам пришлось вынести ту тяжесть, которую вынесли вы, горы не выдержали бы и сравнялись с землёй! Вы оказались мужественной и решительной женщиной. Другая на вашем месте давно бы сошла с ума, или утопилась, или сожгла себя, а вы продолжаете бороться с судьбой. Зачем же слёзы? Они приличествуют слабому духу, но не такому, как ваш. Я восхищён вами и говорю вам: браво!
— Что вы расхваливаете меня! — всхлипывая, с горечью сказала Узук. — Я рабыня, обездоленная гневом аллаха. Нет в моей жизни ничего достойного похвалы… Неудачница я, опутанная проклятиями, как муха паутиной. Всё у меня наоборот получается, всё хорошее плохим оборачивается. Думаю, что святого Хидыра встретила, а это краснозадая обезьяна. Я ведь вот и сама не заметила, как за нож схватилась, не чувствовала, что вы мою руку удерживаете. Только когда голос ваш до меня дошёл, поняла, что подняла на себя нож. Разве в этом сила моя? Я клятву себе давала: что бы ни случилось, не буду покушаться на свою жизнь. Как видите, не сдержала клятвы. За что же меня хвалить? Нет уж, скорее всё наоборот. Если захочешь проклясть кого-нибудь, скажи: пусть тебя постигнет участь Узук, — более тяжкого проклятия не придумаешь.