Уставший ишан опустил посох, горестно затряс бородой.
— Язык отрежу, змея!.. В огне его сожгу!.. Ах, проклятая!
— За что отрежешь? Разве мой язык призывал людей на газават? Разве на меня ляжет невинная кровь обманутых людей?!
— О аллах, дай. мне сил! — воздел руки ишан Сеидахмед. — Семь раз по семьдесят семь я уже каялся и проклинал час, когда ввёл в свой дом эту женщину!.. Чего ты добиваешься, подлая? Держите их в домах, пока не упокоит их смерть, — сказано в писании! Ты дождёшься, что я тебя в цепи закую и в сумасшедший дом отправлю!
— Да уж лучше там дни свои окончить, чем в твоём доме! — непримиримо сказала Огульнязик. — Среди безумных больше человечности, чем среди святых!
Ишан Сеидахмед, кряхтя, поднялся и, пробормотав: «Считай, что твоё желание ангелы услышали!», зашаркал к двери. Клычли торопливо отступил за угол кельи — ему совсем не улыбалось, чтобы ишан застал его подслушивающим у окна.
Когда ишан Сеидахмед скрылся в своей худжре, Клычли снова заглянул в окно. Огульнязик с заплаканным лицом оправляла на себе платье и морщилась при каждом движении — видно, не так уж слабо бил её ишан. Глаза их встретились. Огульнязик вздрогнула от неожиданности и поспешила поднять на рот яшмак. Потом брови её изумлённо поползли вверх, в заплаканных глазах сверкнула радость.
— Это ты… Клычли? — в голосе её неуверенность боролась с надеждой.
— Я, — сказал Клычли. — Как твоё здоровье, как живёшь?
— Слава богу, не жалуюсь… — она отвернулась, чтобы вытереть глаза.
— Было бы здоровье — остальное приложится, — сказал Клычли.
— Кто знает… — вздохнула Огульнязик. — Бывает и у здорового жизнь горше полыни.
— Понимаю, Огульнязик. Потерпи, скоро всё изменится.
— Верблюд терпел, терпел да и помер.
— Тот верблюд от старости помер, а ты ещё молода, у тебя вся жизнь впереди.
— Такую жизнь, Клычли, собаке кинь — есть не станет.
— Будет и благополучие.
— Было, да прохожий украл.
— Ещё будет! — настаивал Клычли.
— От молитв ишана, что ли? — слабо улыбнулась Огульнязик. — Так от них только блохи заводятся… Ты скажи, и смерть его, старого хоря, не берёт, никакая чума к нему не прицепится!
— Что это ты так немилостива к нему?
— А он ко мне милостив? Рукой от его «милостей» двинуть больно!.. Чего так долго в наших местах не появлялся? Ушёл — и как в воду канул.
— Легко ли мне было возвращаться сюда, Огульнязик? Я вообще чуть не рехнулся, когда тебя обручили с ишаном.
— Да, попала я в сети, как глупая перепёлка.
— Ничего, Огульнязик, скоро освободишься ты от этих сетей!
— Я тоже думаю, что скоро — ишан мой в сумасшедший дом грозятся отправить..
— Не отправит! Кто ему позволит отправить тебя к сумасшедшим!
— Ты ещё придёшь сюда? — спросила Огульнязик, делая ударение на слове «ещё».
— Не знаю, — сказал Клычли. — Говорят, конь тысячу раз ступает на то место, куда не желает ступать.
— Ты мне лучше прямо скажи, а не притчами. Мужчина должен выражать свою мысль коротко и понятно, — так говорит мой ишан. Это только женщины, говорит он, на сто слов одно нужное приходится.
— Война началась, — сказал Клычли. — Сейчас никто не знает, будет ли он дважды ночевать под одной крышей.
— Ты тоже пойдёшь на войну?
— Весь честный люд идёт — почему я в стороне должен оставаться? Люди свободу свою идут защищать, все идут!
— Значит я не люди, — вздохнула Огульнязик, — я не иду.
— Пойдёшь и ты! — горячо воскликнул Клычли.
Один из нахлебников ишана остановился поодаль и стал упорно смотреть на Клычли. Он вызывающе отставил ногу и засунул руки за опояску, всем своим видом показывая, что не намерен уходить.
— Глаза выскочат от усердия! — с досадой сказала Огульнязик. — Уставился, как баран на ежа!
Клычли оглянулся и почувствовал смущение — правила приличия соблюдать всё же следовало. Он кивнул. Огульнязик и заторопился к худжре ишана.
Несмотря на недавнее раздражение, ишан Сеидахмед принял своего бывшего ученика довольно любезно — протянул для пожатия руку, справился о здоровье, пригласил садиться.
— Мы в своё время возлагали на вас большие надежды, — сказал ишан Сеидахмед, — но вы, к сожалению, не оправдали их. У нас было намерение сделать вас учёным человеком и назначить имамом нашей мечети. А вы стали богохульником, нарушили обычаи, изменили вере. Последнее время вообще много стало заблудших и отрёкшихся… Черкез тоже сошёл с пути истины… А вы, я слышал, уйдя из нашей медресе, керосин возили — правда это или выдумали люди?