— Правда, ишан-ага, — сказал Клычли.
— Не дай бог! — благочестиво поднял глаза ишан и покачал головой. — Уж если такие способные ученики нашей школы, как вы, стали служить капырам, значит воистину близок киамат, воистину наступает конец света… И Черкез вот нас покинул. В городе живёт, говорят. Плохие времена настали.
— Разве грех своим трудом зарабатывать себе кусок хлеба?
— Зарабатывать не грех — неверным служить грех! — поучительно сказал ишан Сеидахмед.
— А служить таким людям, как Ораз-сердар, не грех?
— Ораз-сердара нельзя сравнивать с капырами. Назвать правоверного капыром всё равно что самому от веры отречься,
— С этим я не спорю, ишан-ага, но мне другое непонятно.
— Что же вам непонятно? Выскажитесь — и мы с помощью аллаха постараемся рассеять ваши сомнения.
— Я буду вам благодарен за это, ишан-ага… Так вот, когда через несколько лет после захвата русскими Акала пала крепость Геок-Тёпе, русский царь призвал к себе в Петербург всех ханов и сердаров, которые сражались против его войск в Геок-Тёпе.
— Нам это известно, — сказал ишан Сеидахмед вежливо, но давая понять, что дорожит своим временем.
— Все ханы и сердары, — продолжал Клычли, не обращая внимания на намёк, — повезли царю подарки, и только Дыкма-сердар приехал с пустыми руками. Когда все подносили свои подарки царю, Дыкма-сердар вывел за руку своего малолетнего сына и сказал: «Вот мой подарок ак-паше!»
— О аллах! — воскликнул ишан Сеидахмед, в благочестивом ужасе закатывая глаза. — Воистину терпение твоё — как море и снисходительность твоя велика! Своими руками отдать сына капыру?.
— Да, ишан-ага, своими руками, — подтвердил Клычли. — И человек этот был отцом Ораз-сердара, а мальчика, отданного царю, звали Оразом.
— На отце, на отце грех лежит, не на сыне! — быстро сказал ишан Сеидахмед. — Ораз-сердар здесь не при чём. Сказано пророком: «Не погуби нас за то, что делали глупцы среди нас». Дыкма-сердар виноват перед аллахом, и аллах воздаст ему положенное, ибо сказано: «Каждому из вас — по деяниям вашим». И ещё сказано: «Будет им воздано за го, что они делают»!
— Согласен, — сказал Клычли. — Ораз-сердар был тогда ребёнком и многого не понимал. Но потом он стал взрослым, не так ли? Он жил, среди русских, ел и пил нечистое, сотни раз нарушал законы пророка. Может ли такой человек держать в своих руках знамя веры?
— Может, если он в душе мусульманин, ибо сказано: «Аллах стоит между человеком и его сердцем».
А что является свидетельством благочестия Ораз-сердара?
— Он через каждое слово повторяет: «Да будет на то воля аллаха», «Если аллах осенит нас» — это мусульманские слова.
Клычли пожал плечами.
— Но такие же слова говорят и русские, только на своём языке, а мы говорим — на арабском!
— Вы не пытайтесь сравнивать русский язык с арабским! — строго сказал ишан Сеидахмед. — На арабском пророк наш Мухаммед говорил, да будет над нами милость и молитва его!
— Я не сравниваю, ишан-ага, я просто спрашиваю: достоин ли Ораз-сердар держать знамя веры только за то, что он произносит несколько арабских слов?
— На диком тёрне не растут смоквы, а слова — плод души.
— Однако, ишан-ага, случаются плоды и на таком дереве, у которого уже сгнила сердцевина, не так ли?
Ишан Сеидахмед беспокойно шевельнулся. Он ещё не успел обрести равновесие после стычки с Огульнязик, а тут, похоже, этот дружащий с капырами снова собирается положить его на обе лопатки в словесной борьбе. И предлога благовидного на ум не приходит, чтобы выставить за дверь назойливого гостя.
— Истину, скрытую в вашей притче о дереве, мы не постигли, — сказал он, — но думаем, что гнилое дерево даст и плоды плохие.
— Вот это и есть истина, — заметил Клычли, — и бы, ишан-ага, оказывается очень хорошо её поняли. Поэтому я ещё раз задаю вам прямой вопрос: может ли руководить священной войной человек, который носит тесную одежду, отпускает волосы, мочится стоя, ест мясо свиньи и пьёт водку?
Ишан Сеидахмед долго молчал, жемчужные бусинки чёток, скользя по зелёной священной нити, одна за другой быстро перебегали из одной его руки в другую. Казалось, не чётки, а мысли свои перебирает старый ишан торопится перещупать каждую из них, прежде чем остановиться на какой-то одной.