Женщины сидели молча. Никто не притронулся к шурпе. Она остыла, покрылась белой корочкой сала. Остыл и чурек. Его пышные румяные диски, ещё недавно пахнувшие так ароматно и заманчиво, лежали на скатерти, точно серые тяжёлые жернова.
— Отец прав, Абадан-джан, — сказала Амангозель-эдже, — не надо нам того, что обрызгано человеческой кровью. Приятное для гиены — отрава для сокола. Примем судьбу с покорностью.
— Разве я думала о плохом! — оправдывалась Абадан. — Или в моей груди волчье сердце Бекмурад-бая? Я согласилась только ради вас, чтобы спасти вас от голодной смерти. Но и тогда я не собиралась убивать неповинных. Я подумала: пусть старуха надеется, а я тем временем накормлю моих родителей.
— Ты добрая, дочь моя, — подтвердил Аннагельды-уста, — но не стоит вместо соли лёд лизать. Как говорится, что в миску накрошишь, то и ложкой зачерпнёшь. Жили мы честно и умрём честно, если аллах смерть пошлёт. Отвези назад эту муку и всё остальное.
— Папочка, — сказала Абадан, — давай не будем пока возвращать полученное!
— Отвези, дочка!
— Послушай меня, папа. Люди, которые видели, как эту муку сгружали у нашего дома, поняли, что это я её вам привезла. Назад повезём — разговоры, догадки всякие пойдут. А зачем лишние разговоры? Давайте по-другому сделаем. Я сегодня вернусь домой, а завтра на арбе приедет ваш зять, заберёт эти мешки, а вам оставит другие.
— Не хитри, дочка! — помотал сухим, как сучок, пальцем Аннагельды-уста. — Всё равно, что свинину съешь, что баранину, купленную на деньги от продажи свинины. Не надо нам другой муки взамен этой!
— Так мы же вернём её, только немного попозже!
— Надо вернуть.
— Конечно вернём, ты в этом не сомневайся! — обрадовалась Абадан, в глубине души опасающаяся, что отец спохватится и спросит, а где она возьмёт новые два мешка муки и, если они у неё есть, то почему сразу не привезла.
Однако Аннагельды-уста не спросил, и Абадан, посидев ещё немного с родителями, отправилась домой. Занятая своими мыслями, она не сразу услыхала обращённое к ней приветствие. Повернув голову на голос, она увидела Узук, стиравшую у колодца. Абадан подошла и присела рядом на корточки.
— Как поживаешь, сестрица?
— По сравнению с другими, наверно, хорошо, — усмехнулась Узук, стряхивая с пальцев мыльную пену. — Голодная не хожу, раздетая не хожу, чего же ещё…
— Пожалуй… Как говорится, в каждом стебле есть свой сок. Кто сыт, тот и бога благодарит.
— За что благодарить-то? — сухо сказала Узук, уловив осуждение в голосе Абадан. — Не за что благодарить. В чёрный день, сестра, и трава хлебом служит.
— Чёрных дней у нас больше, чем достаточно, — вздохнула Абадан. — Только на терпение и надежда, терпеливого, говорят, ухабистая дорога ровной становится.
— Дождёшься её, ровной!
— Аллах поможет… Сын-то как, растёт?
— Растёт. Из-за него и сижу здесь, иначе бы… Маму мою видишь — как её здоровье?
— Хорошее, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Молодцом держится тётушка Оразсолтан.
— А других… Дурды-джана видишь?
— Тоже жив-здоров. Он теперь «себет», в город ходит.
— Что такое «себет»? — не поняла Узук.
— Так новое правительство называется, — пояснила Абадан.
Узук засмеялась.
— Придумали! Как будто другого названия нельзя было найти!
— Говорят, это правильное название. На русском языке означает советоваться. Это правительство ни к одному делу не приступает, прежде чем все посоветуются друг с другом. Я тоже сначала смеялась, когда услышала это слово, а потом мне Клычли объяснил. Сказал, что очень правильное правительство, никакой ошибки из сделает. Один не так скажет, другой поправит, третий ещё что-нибудь добавит…
Узук оглянулась по сторонам и негромко спросила:
— Берды, наверное, тоже видишь?
— Вижу, — помолчав, ответила Абадан и пощупала незаметно конец головного платка, где были завязаны полученные от Кыныш-бай два кусочка мышьяка.
— Скажи Берды, — Узук наклонилась над тазом, — скажи ему такие слова: «Белого платка давно не видно». Скажешь?
— Ладно, — поднимаясь, сказала Абадан. — Пойду я. Она не поняла смысла сказанной Узук фразы, но не каждое воркование горлицы доступно кукушке. Берды поймёт, если это его касается.
На следующий день к кибитке Аннагельды-уста подъехал один из братьев Клычли. Он снял с арбы два чувала с мукой, а из кибитки вынес мешки Кыныш-бай. Уже стемнело, и никто из соседей не видел этого.