— Не надо.
— С одной пули сниму!
— Не надо, — повторил Байрамклыч-хан. — Он свободный владыка неба. Пусть летает. Если бы у меня были крылья, я тоже взлетел бы в небо. Тяжко на земле, нет свободы!..
— За свободу бороться нужно, хан-ага.
— Знаю. Потому и подался в Каракумы. Тесно мне в окрестностях железной дороги.
Галя склонила голову на каменнотвердое плечо мужа, вплела свои пальцы в его, лежащие на колене.
— Мы найдём свою дорогу, Байрам. Верно?
— Будем надеяться, что да, — сказал Байрамклыч-хан. — Пока наша дорога привела нас к колодцу «Тутли». Куда поведёт дальше, не знаю.
— К нам идти надо, — заметил Берды.
— Куда — к вам?
— К красным. Я специально разыскал тебя, чтобы сказать эти слова.
После продолжительного молчания Байрамклыч-хан сказал:
— На удар отвечают ударом, на откровенность — откровенностью. Скажу тебе, Берды, всё, что думаю. Когда против вас поднялся эмир, я сам, не дожидаясь призыва Совета, собрал отряд добрых джигитов и сказал: «Готов к любому заданию». Знаешь, воевал не в кустах, командовал издали, шёл впереди, — ты сам это видел. Потом мне предложили обучать конников — я учил их всему, что знал сам, что дала мне офицерская школа. Потом — диверсия против Эзиз-хана. Не моя вина, что она провалилась, я сделал всё от меня зависящее, чтобы выполнить поручение Совета. Когда я вернулся в Йолотань, марийского Совета уже не существовало. Я обратился в пушкинский Совет — мне сказали: «С предателями дела не имеем. Иди к своему Эзиз-хану, если не хочешь, чтобы тебя поставили к стенке». Я был так обозлён этим, что отправил письмо Ораз-сердару с просьбой принять к себе. Ораз-сердар ответил, что рад будет немедленно расстрелять меня, едва лишь только я попаду ему в руки.
— Откровенно ответил, — одобрительно сказал Берды.
— Откровенно, — подтвердил Байрамклыч-хан. — Ораз-сердар дорожит своей честью офицера. От его руки и погибнуть не жаль. Жалко погибать от руки такого труса, как Абды-хан, труса и подлеца.
— А ты точно знаешь, что он Эзиз-ханом послан за твоей головой? Может действительно сбежал, как и ты?
— Стервятник не бежит от падали. Я его уже три дня жду. Если не отстанет, заманю в пески и всех положу, до одного!
— Какая цель в уничтожении отряда Абды-хана?
— Никаких у меня не осталось целей, Берды, потому и подался в Каракумы.
— Послушай, хан, — сказал Берды. — Ты человек образованный. Мне трудно убеждать тебя и доказывать, что белое это не чёрное, а чёрное — не белое. Кушкинцы поступили с тобой очень несправедливо, но ты должен понять их и извинить: откуда они знать могли, что ты не то своей воле у Эзиз-хана был? Осердясь на одну вошь, не сжигают всё одеяло. Мы встретились с тобой в тяжёлое время. Вместе шли к одной цели, ради неё подставляли грудь под пули. Не верю, что наши пути разошлись, не верю, хан! Ты заблудился, но ушёл ещё недалеко — вернись. Вернись, брат мой! Я не пущу тебя падать в пропасть!
Берды крепко обнял Байрамклыч-хана, и они долго стояли так молча. Подошла Галя; раскинув руки, обняла их обоих.
— Возьмите и меня в своё родство.
— Байрамклыч-хан мне брат, ты — сестра! — горячо ответил Берды. — У нас с вами одна цель, одна дорога. Отсюда мы поедем в Чарджоу. Ты останешься там, а мы с Байрамклыч-ханом будем воевать. Потом мы вернёмся, и ты угостишь нас горячим пловом из курицы.
— Угощу! — засмеялась сквозь слёзы Галя.
Высвободившись из объятий Берды, Байрамклыч-хан в раздумье сказал:
— Я понимаю тебя, Берды, и хотел бы последовать твоему совету. Но в какой хурджум спрячу совесть? Как могу считать себя большевиком после письма Ораз-сердару? Ведь письмо-то меня никто не заставлял писать, доброй волей послано! Человек — не тростник, чтобы гнуться в ту сторону, куда ветер дует. Встал на одну дорогу — иди по ней, если даже она ухабиста и уводит от людских селений. Я так понимаю.
— Ты понимаешь правильно, но ты ошибаешься, хан! — Берды положил руки на плечи Байрамклыч-хана. — Дорога, на которую ты ступил, рядом с тобой, но ты сделал ложный шаг в сторону. Человек вскормлен сырым молоком — может ошибиться, особенно в такой неразберихе, как сейчас. Уверен, что никто не упрекнёт тебя в непостоянстве, если ты вернёшься!
— Что ж, — улыбнулся Байрамклыч-хан, — вероятно, ты прав. Я спорил не с тобой — с собой спорил. Не важно, говорят, что заблудился — лишь бы возвратился: после полудня, когда вернутся мои люди, едем в Чарджоу!
Они стали располагаться на ночлег. В душе у Берды всё ликовало. Весело щебетала Галя, откровенно обрадованная таким поворотом событий. И только Байрамклыч-хан отмалчивался и напряжённо всматривался в ночь, вслушивался в её шорохи и писки.