И она распрощалась с Ханум.
Изменило тебе чутьё, Энекути! Ты ведь так ловко умеешь подслушивать и подглядывать — научилась в доме ишана Сеидахмеда. Ты так любишь знать чужие тайны. На этот раз тайна находилась совсем рядом, тебе стоило сделать всего двадцать шагов к небольшой белой кибитке, но ты их не сделала. Изменило тебе чутьё, Кути-бай. А может быть, радость успеха притупила свою обострённую пронырливость? Не святую мать, а мать мрака и зла ты увидела бы. Не почтительность сыновнюю встретила бы, а злобу ночного зверя, который убивает не для еды, а ради запаха крови. Много интересного для твоих ушей говорилось в белой кибитке, Энекути, но ты не пошла подслушать. А впрочем, хорошо, что не пошла: твоё присутствие помогло бы свершиться мрачному злодеянию.
На следующий же день Энекути уговорила Габак-шиха навестить Кыныш-бай: «Если ей уважение сделаем, она нам авторитет сделает ещё больше». Габак-ших согласился, положил между страницами корана один золотистый волос и отправился вместе с Энекути к матери Бекмурад-бая.
Кыныш-бай встретила поначалу их насторожённо, подозрительно ощупала мутными слезящимися глазками. Это удивило и насторожило Энекути. Но, узнав о цели визита, старуха сделалась приветливой, и Энекути успокоилась.
— Слышали, слышали! — шамкала Кыныш-бай. — Да будет свет глазам твоим, святой ших, отметил тебя аллах своей милостью. С тех пор как узнали, всё время в гости ждём повелителя духов.
Степенно усевшись и разглядывая цветной узор кошмы, Габак-ших кивнул:
— Да, теперь у нас в товарищах дух. И волосы его мы вырвали. Только помучил он нас сильно. Очень сильным оказался. Чуть было не одолел нас. Но мы с помощью аллаха вцепились ему в волосы. А когда смертный коснётся волос духа, тот теряет свою мощь и только кричит. Так мы одолели его, только потом хворали сильно, потому что коснувшийся духа должен очиститься болезнью. И мы очистились.
Пока Габак-ших говорил, кибитка Кыныш-бай постепенно заполнялась любопытными женщинами, прослышавшими о приходе шиха. Они рассаживались возле стен и возгласами удивления и испуга сопровождали каждую фразу Габака. Наслушавшись вдоволь, женщины стали просить, чтобы ших показал им волос духа.
Габак-ших медленно, священнодействуя, вытащил из-за пазухи коран, погладил ладонью его переплёт, приложил книгу ко лбу и раскрыл на заранее замеченной странице. Борыки сдвинулись в плотный круг над кораном. Там, на бегучих козявках арабской вязи, лежала огненная спираль. Освобождённая от гнёта, она медленно расправлялась.
Женщины заговорили наперебой:
— Baй-эй! Волос духа!
— Боже мой! Волос духа!
— Господи! Волос духа!
— Девушки, говорят, кто носит с собой волос духа, к тому чёрт никогда не прикоснётся!
Амансолтан протянула руку, чтобы пощупать волосок, но Габак-ших торопливо отдёрнул книгу и захлопнул её:
— Нельзя! Этот волос лежит спокойно только благодаря могучим заклинаниям, которые арабскими письменами начертаны в этой святой книге. Разве вы не видите, сколько духов стоит в дверях?
Женщины, округлив глаза, разом повернулись к двери.
— А вон в окно заглядывают! Из тюйнука смотрят! Вон на териме целыми гроздьями сидят, спрыгнуть собираются!
Женщины с визгом сбились в кучу на середину кибитки. Однако ни одна из них не ушла — любопытство пересиливало страх.
— Откройте книгу, ишан-ага, — попросила Амансолтан прищурясь. — Хочу ещё раз на волос духа взглянуть.
— Руками не трогайте! — предупредил Габак-ших.
Амансолтан задумчиво сказала:
— Да, красивый. Точь-в-точь такой, как у Ханум.
Габак-ших помертвел, чуть не подавившись собственным языком. Но Энекути не растерялась.
— Грех так говорить! Разве можно сравнивать принадлежащее духу с принадлежавшим какой-то татарке? Дух рассердится, ночью придёт, мучить станет!
Наступило молчание, изредка нарушаемое утробными вздохами Кыныш-бай. Тачсолтан спросила:
— От чего помогает волос духа?
— От всего помогает! — неласково ответил Габак-ших, толком не оправившийся от пережитого страха. — Что задумаешь, любое желание исполнится!
— Дайте мне кусочек этого волоса, святой ишан-ага! — заискивающе попросила Тачсолтан и подвинулась поближе к Габак-шиху, обжигая его огнём своих безумных глаз.
Габак-ших сглотнул слюну, насупился, почувствовав в женщине что-то неуёмное и недоброе и в то же время тягостно влекущее.
Мешок чистой пшеницы поднесу святому месту!
— В вашем амулете есть письмена света? — спросил Габак-ших.