— Дурды правильно говорит, Аллак. Разве тебе ни разу не приходилось видеть, как ссорятся две женщины, живущие у родителей по кайтарме? Какое у них самое сильное оскорбление? «Если бы ты была похожа на людей, твой муж пришёл бы к тебе! А если он за столько времени не вспомнил о жене, значит ты никуда не годишься». Вот как они говорят, друг Аллак. А какое оскорбление для женщины горше?
— Она день и ночь сидит и плачет, — поддал жару Дурды.
— От такой обиды не то что заплакать, воем завоешь, — стараясь казаться серьёзным, сказал Клычли. — Представь себе, каково молодой женщине, при живом муже слушать рассказы подруг о том, как они своих мужей обнимают.
— Ты, Аллак, сделал жизнь своей жены хуже, чем в зиндане! — с притворным возмущением воскликнул Дурды. — Мы не станем этого терпеть, верно, Клычли? Если он сегодня же не пойдёт навестить жену, мы накинем на его шею аркан и силой потащим, верно?
Аллак смущённо улыбнулся, понимая, что друзья шутят.
— Ты не смейся! — Дурды приподнялся, закатывая рукава халата. — Ты не смейся. Мы — серьёзно. Клычли убедил меня, что женщина равна мужчине. Теперь я думаю так же, как и он. И думаю, что в беде женщину оставлять нельзя. Особенно, если она жена такого растяпы, как ты.
Аллак снова улыбнулся:
— С такими верными друзьями, как вы, я куда угодно пойду. Впереди вас побегу.
— Ты слышишь, что он говорит, Клычли? Он не знал, что мы друзья, когда мы его собой от пуль закрывали, а узнал это только тогда, когда его к жене вести собираемся! Никогда не видел таких недогадливых людей! Ты, пожалуй, не догадался и о том, что к жене нельзя идти с пустыми руками? Не догадался, что ей надо каких-нибудь сластей принести? Конечно, не догадался! Эх, хорошо человеку, у которого есть сообразительные друзья! Верно, Клычли? Мы ему поможем: купим целый платок сластей.
— Что верно, то верно, — согласился Клычли. — По я с вами не пойду.
— Как не пойдёшь? — удивился Дурды.
— Я Энекути хорошо знаю. Она ночи не спит, Джерен от мужа караулит. С ней связываться хуже, чем со злой собакой. Да и собака у неё есть. Карабай. Подстать хозяйке — злая. Накинется — будешь от неё, как заяц, удирать. Я понимаю, почему Аллак боится идти к жене: кто хочет с двумя собаками сражаться? Нет, если вам своих халатов не жалко, идите, а я вам не попутчик. Меня за порванный халат Абадан моя со света сживёт, а я ещё немного пожить хочу.
— Не хочешь, как хочешь, — сказал Дурды, подмигивая товарищу. — Только нас не отговаривай. Не все собак боятся. Мы с Аллаком твёрдо решили, что пойдём. Верно, Аллак? Кто опасается воробьёв, тот не сеет проса.
— Не очень-то Энекути на воробья похожа, — усмехнулся Клычли. — Вы будете героями, если победите её и заберёте девушку.
— На худой конец попросим.
— А ты когда-нибудь что-нибудь просил у Энекути?
— Пока не просил.
— Оно и видно. Если у Энекути что-либо попросишь, она сразу задерёт голову кверху, как норовистый конь. Просить бесполезно. Вот если приподнять с тыльной стороны кибитки терим[3] да запустить внутрь Аллака, тогда другое дело. Но и тут есть большой риск.
— Проснётся Энекути? — догадался Дурды.
— Нет, не это.
— Джерен испугается, закричит?
— Нет.
— Какой же тогда риск?
— Большой и очень опасный.
— Если ты друг, скажи, чтобы мы были готовы ко всему.
— Скажу, — Клычли спрятал в усах улыбку. — Скажу, друг Дурды. В том ряду, где стоит кибитка Энекути, живут много молодух, вернувшихся по кайтарме. Девушки они сытые, здоровые, горячие, что породистые верблюдицы. Если попадётесь им в руки, наденут они на вас верблюжьи сёдла и будут ездить целую ночь.
Дурды и Аллак захохотали. Не выдержав, к ним присоединился и Клычли.
— Дурды… Дурды этим не испугаешь, сквозь смех сказал Аллак. — Он сам утверждал, что один мужчина равен десяти женщинам.
— Цыплят считают осенью: там видно будет сразу, равен или не равен, а только попадаться не советую.
— Неплохо среди десятка верблюдиц попрыгать, если даже на тебе и верблюжье седло, — сказал Дурды, утирая рукавом слёзы.
— Смелый ты, я вижу, парень!
— А что, думаешь, побоюсь?
— Кого осёл не лягал, тот коня не боится. Женишься — по другому запоёшь, братец. Какая жена попадётся, а то и от одной в пески убежишь.
— Я не убегу! — самодовольно сказал Дурды. — Она скорее убежит!
— Хвалился цыплёнок, что коршуна одолеет!
— Вот увидишь!
— Ладно, увижу, если покажешь.
Парни снова захохотали. Потом Аллак сказал:
— Когда человек срывает розу, он знает, что у неё есть шипы, которые будут царапать руку. Кто боится боли от шипов, тот не станет нюхать розу.