— Ну, тогда скажи, сколько ты мне должен.
— Сейчас… Быстренько скажу!.. Пять лет и девять месяцев ты ходил чолуком за моими овцами. За первые два года по три овцы — шесть овец. За последующие два года по четыре овцы — семь овец.
— Восемь, — поправил один из дайхан.
— Считать разучился! — засмеялся другой. — Да и то: не себе ведь, от себя — тут и ошибиться не грех.
— Да-да! — поспешно согласился Сухан Скупой. — Правильно: восемь овец. За оставшиеся девять месяцев приходится три овцы. Всего: шесть… восемь… три… семнадцать овец получается.
Посмеивающиеся дайхане, в глубине души довольные, что дело обошлось без крови, не заметили, что лукавый бай утаил-таки один год. Не заметил этого и Берды, он только сказал:
— А за то время, что я до чолука у тебя батрачил?
Сухан Скупой выдавил улыбку:
— За это, братишка Берды, сам назначай, сколько хочешь.
— Зачем назначать? Я твою совесть проверяю.
— Три овцы, братишка… Ты тогда маленьким был, больше не заработал. Но если хочешь больше, бери больше! У меня здесь семьдесят овец — всех могу отдать!
— Не надо мне твои семьдесят! — сказал Берды. — Потом станешь на всех базарах кричать, что тебя Берды ограбил. Оставляй двадцать овец — и уходи. Но не думай, что расчёты закончены! Я вижу, что легче из сухого хауза воды напиться, чем совесть у бая увидеть. Овцы мои ягнят приносили? Приносили. Может, не по одному, а по два в год. Ты их почему не считал?
— Братишка Берды-джан!..
— Ладно, хватит! В другой раз ягнят подсчитаем, а сейчас иди, отделяй моих овец.
— Пойдём, братишка, пойдём, милый!..
— Никуда я с тобой не пойду! Пусть Аллак пойдёт…
К Аллаку присоединился Дурды, и они вышли вместе с не чуящим от радости ног Суханом Скупым.
После их ухода все стали вспоминать различные проделки Скупого. Воспоминаний было много, хватило бы на целую ночь.
Вернулся Аллак, радостный, возбуждённый.
— Богатыми стали: целая отара овец в агиле стоит!
— Можем и мы немножко богатыми побыть, — сказал отошедший Берды. — Выбери парочку пожирнее — надо чектырме приготовить, людей угостить. Кто-нибудь может овцу резать?
— Можем.
— Была бы овца, а мясник найдётся!
— Пойдём, братишка Аллак, показывай, где они!
Управились споро. Пока одни свежевали овечьи туши и крошили мясо, другие успели выкопать и разжечь очаг. Вскоре из казана потянуло аппетитным запахом, а ещё через небольшое время варево было разложено по большим деревянным мискам — чанакам. Иронически восхваляя щедрость Сухана Скупого, дайхане поели с большим аппетитом. Аллак жалел, что Дурды куда-то запропастился: он давно мечтал наесться до отвала свежего мяса.
После еды пили чай, заваренный женой Сергея, которая, чтобы не стеснять дайхан, не присутствовала при их беседах.
— Яшули — обратился Берды к Худайберды-ага, — пойдите в агил, выберите себе пять овец, какие понравятся — берите.
Старик непонимающе уставился на парня:
— Зачем твоих овец забирать стану?
— Берите и не вспоминайте, что такому-то должны пять овец. Ничего вы мне не должны. Но только не бросайте работу, закончите свою делянку на канале.
— Пошли тебе аллах светлые дни и ровную дорогу! — растроганно пробормотал Худайберды-ага. — Теперь не брошу… Приварок есть, с приварком работать можно…
— Ешьте, яшули, на доброе здоровье!.. А ты, Клычли, четыре овцы себе забери…
— Мне-то зачем? — удивился Клычли.
— Бери, бери! Найдём время, когда их съесть у тебя дома.
— Это совсем другое дело, — согласился Клычли. — Можно взять.
— А пять овец отведи завтра Оразсолтан-эдже. Скажи: Берды прислал.
— Ладно, отведу.
— Осталось четыре. Пусть они у Сергея и остаются. Мы много раз его хлеб-соль ели, этих барашков тоже съедим… Ну, вот и всё. Кажется, больше забот у меня нет. — И Берды, довольный собой, засмеялся.
Землекопы хвалили его за щедрость, но их похвалы были не очень искренни. Они считали, что можно зарезать для гостей пару овец. Можно подарить несколько овец друзьям. Однако раздать одним махом всё своё достояние — такое не укладывалось в их мозгу.
— Разная судьба у людей, — между тем говорил Берды. — У одного — добрая, у другого — злая. Один в детстве с утра до вечера сладости ест, а у другого во рту, кроме песка, ничего нет, но — тоже живёт. Я рос не с теми, которые леденцы ели. Наверно, потому все мои мысли сводились к богатству. Думал, накоплю заработанных овец, через пятнадцать-двадцать лет зажиточным стану, женюсь. Теперь совсем не хочу копить, душа не лежит к богатству. На алчных баев гляжу: словно бешеные собаки грызутся. Разве для этого должен жить человек? За богатством гонишься — душу теряешь. Слава аллаху, мне в ашхабадской тюрьме добрые люди веки немного приподняли на эти вещи. А патом, когда в Мары в одном доме жил, ещё лучше стал отличать чёрное от белого. С тех пор вот он, Сергей, самым близким другом стал. Слушаю его, потихоньку понимаю, как надо жить. Не всё ещё понял, однако пойму, где правда.