Лучше чёрное лицо, чем чёрная совесть
Неожиданное богатство так обрадовало Худайберды-ага, что он решил пропустить денёк, не ходить на расчистку канала. С хорошей едой он наверстает этот день, а сегодня просто не может не порадовать своих изголодавшихся детишек!
Отдав одну овцу напарнику по землянке и попросив его заготовить мяса впрок, Худайберды-ага, погнал остальных четырёх овец в город, на базар. Покупатели нашлись быстро, тем более, что старый дайханин, мало искушённый в хитростях купли-продажи, торговатся не умел, да и некогда ему было торговаться.
Однако, продав трёх овец, Худайберды-ага подумал и не стал продавать последнюю, справедливо решив, что жене и детям мясо тоже не помешает — в кои веки раз они его пробуют, это мясо! На вырученные деньги он купил муки, чаю, сластей для ребят и отправился домой.
Его приход был настоящим праздником. Дети шумно радовались, то рассматривая невиданные подарки, то цепляясь за отца. Смахивая с глаз слезинки счастья, проворно, как молодая, двигалась жена, ставя перед мужем чай, замешивая тесто.
— А у Бекмурад-бая корову украли, — сообщила она, тщательно укрывая дежу ветошью, чтобы тесто получше подошло. — Сохрани бог от недоброго, мною воровства становится.
— Голодают люди, — сказал Худайберды-ага. Поневоле воровать пойдёшь. Нe то, что у бая, у самого аллаха украдёшь, если дети рта не закрывают от голода.
— И пастух, говорят, не видел, кто украл. Бекмурад-бай сердится: если, говорит, корова не найдётся, пусть пастух платит, а не найдёт денег, я его, говорит, батраком у своих дверей сделаю.
— Всё ему мало! — Худайберды-ага вздохнул, сочувствуя бедняге-пастуху и осуждая Бекмурад-бая. — Всё мало… Глотает людей, как чёрный дэв камни, и всё брюхо своё не насытит. Ох-хо-хо… Где нож? Пойду пока овцу освежую.
Ребятишки с радостными возгласами подхватились помогать отцу, по тут в кибитку вошёл незнакомый паренёк и, едва поздоровавшись, сказал:
— Вас, ага, дядя Бекмурад зовёт. Он дома ждёт вас. Говорит, чтобы вы сразу шли, вместе со мной.
Разглядывая со всех сторон лезвие ножа, пробуя его на ноготь, Худайберды-ага помедлил с ответом.
— Зачем зовёт?
— Откуда знаю, ага? Сказал: пусть придёт сейчас же.
— И больше ничего не сказал?
— Больше не сказал.
— Один дома?
— Гости у него.
Жена смотрела испуганно и умоляюще, словно от него, от Худайберды-ага, зависело отвести от дома какую-то новую, пока ещё неизвестную напасть. Руки её с искривлёнными тяжёлой работой пальцами дрожали мелкой дрожью.
Худайберды-ага жалостливо поморщился, сказал, чтобы ободрить:
— Ай, может, ничего плохого… Может, Бекмурад-бай за Меле хочет нам помочь немного.
Он бросил нож на кошму, поправил опояску, потрогал, разглаживая, сквозную бородёнку.
— Идём, йигит!..
В толстых узорных носках и богатом тельпеке, накинув на одно плечо тёплый халат, Бекмурад-бай сидел на ковре в окружении гостей. Помимо знатных односельчан у него сегодня был редкий и почётный гость — сам ишан Сеидахмед. «Дай бог, чтобы всё — к добру!» — подумал Худайберды-ага, усаживаясь на указанное ему место. Колени его ослабли и недавняя уверенность в благополучном исходе дела уступила место тревожному ожиданию удара — слишком откровенно-недружелюбными были встретившие его взгляды гостей бая.
— Как поживаешь? — спросил Бекмурад-бай ровно и бесстрастно. — Как дела с копкой?
— С копкой по сей день возимся, — ответил Худайберды-ага почему-то слишком осипшим голосом. — Всё никак не…
— Говорят, ты на базаре побывал? — перебил его бай.
— Был… Сегодня был на базаре..
— Что торговал?
— Ай, какая торговля! Торбу муки взял, чая немного…
— А барана, говорят, купил?
Не желая распространяться перед гостями Бекмурад-бая о подарке Берды, Худайберды-ага кивнул:
— И барана купил… Овцу, не барана.
— Жена твоя плохо живёт — голодной спать ложится, голодной встаёт. Откуда вдруг разбогател?
— Да вот, разбогател немножко! — Худайберды-ага искательно улыбнулся, но га его улыбку никто не ответил.
Бекмурад-бай погладил усы, иронически прищурил один глаз:
— Что то легко разбогател. Как это?
— Ай, если аллах милостив, разбогатеть не трудно.
— Верно. Однако может быть, ты ошибся? Подумал, что бог дал, а на самом деле взял чужое. Может быть, так?
Только сейчас Худайберды-ага догадался, зачем его позвал Бекмурад-бай и чего он добивается. А догадавшись, смертельно обиделся и вознегодовал — никогда ещё так грубо и бесцеремонно его не позорили перед людьми. Сдерживаясь от резкого слова, стараясь не дрогнуть голосом, он сказал: