И Узук красивее стала. Похудела, правда, но зато как ярко светятся её глаза, как бурно бьётся сердце при коротких свиданиях возле мазара! Неправа ты, Сульгун-хан, тысячу раз неправа была, когда говорила о холодной любви! Не холодной, а горячей, как пламя, любовью люблю я Узук! Чем больше разгорается во мне ненависть к Бекмурад-баю, тем дороже и желаннее становится Узук. Она делает самую чёрную работу на байском подворье, и каждая колючка, которая впивается в её палец, занозой остаётся в моём сердце, каждая слезинка её — море, которое я должен вычерпать или утонуть в нём. Но я не хочу тонуть, я хочу заставить Бекмурад-бая напиться горькой воды из этого моря!..
Летняя ночь коротка: когда Берды подошёл к условному месту, где они постоянно встречались с Узук, уже рассветало. Берды вытащил из-за пазухи белый платок, привязал его повыше на ветку дерева и, забравшись в кустарник, решил вздремнуть до прихода Узук.
Она пришла ещё до полудня. Уйти из дому было легко, так как место встречи находилось на пути к мазару, где прочно обосновались Габак-ших и пройдоха Энекути. Узук говорила обычно, что идёт поклониться святому месту, и Кыныш-бай никогда не препятствовала, втайне надеясь, что, может быть, сноха принесёт ещё одного внука. Хотя надеяться было очевидной нелепостью — Аманмурад крепко загулял в городе, а когда появлялся дома, на Узук не обращал никакого внимания, словно той и не существует. Честно говоря, не обращал он внимания и на Тачсолтан, но та уже давно смирилась с необходимостью искать утешения на стороне. А Узук равнодушие Аманмурада только радовало.
Сегодня, едва заметив условный знак на дереве, она торопливо собралась, чуть не позабыв накормить ребёнка. Он постоянно находился на попечении Кыныш-бай, которая с него глаз не спускала, поэтому пришлось идти к ней в кибитку.
Шамкая провалившимися губами, старуха долго и бессмысленно смотрела на точёную грудь молодой женщины, — так долго, что Узук заметила её взгляд и, застеснявшись, отвернулась к стене кибитки. Накормив ребёнка, она сказала, что хочет пойти на святое место. В этих словах для неё был особый скрытый смысл — она действительно ведь шла в святилище своей любви.
— Иди, иди, — буркнула Кыныш-бай, — даст бог, снизойдёт на тебя благодать всевышнего.
Посмеиваясь в душе над тем, что слова старухи не так уж далеки от истины, Узук побежала на свидание.
После взаимных объятий, поцелуев и расспросов о жизни, Берды сказал, что пришёл за помощью. Узнав о готовящемся похищении дочери Бекмурад-бая, Узук расстроилась: значит, все разговоры Берды о любви — хлопковый пух? Значит, она была ему нужна только до тех пор, пока он не подыскал себе подходящую невесту? Но кому станешь жаловаться, если он прав — ему нужна чистая девушка, а не захватанная чужими руками тряпка! За свои страдания он имеет право требовать себе настоящую жену, а не подстилку из чужой комнаты. А ей уж, видно, на роду написано страдать всю жизнь, пока не перевяжут ей нитками пальцы рук и ног, завернут в саван и посадят в могилу…
Берды заметил слёзы на глазах любимой и, догадавшись, начал её успокаивать, объясняя цель похищения. Узук заулыбалась, глядя на Берды влюблённо и немножко недоверчиво, сказала:
— Кыныш-бай в этой девушке души не чает. Опора, говорит, на которой держится небо, сила земли, говорит, красота мира. Видишь, как она её превозносит? Всех женихов гонит от порога, а бедная девушка вот-вот лопнет от избытка сил, как перезрелая дыня!
— Ты девушку не жалей! — строго сказал Берды. — Себя жалей! Они тебя жалеть не станут! Скажи, как лучше сделать то, что мы задумали?
— Думаю, можно сделать, — Узук прислонилась к его плечу, нежно погладила кончиками пальцев шершавую от ветра и непогод руку. — Завтра Бекмурад-бай уезжает куда-то, говорят, на несколько дней. Кое-кто из его родичей есть, но я могу их кибитки на время запереть снаружи, чтобы они сразу не смогли выскочить, если шум поднимется..
— Подумаем об этом… Собак сколько в ряду?
— Четыре. Злые, как шайтаны!
— Это плохо.
— Ничего. Я выпущу собак. Надо только потом заманить их подальше и убить. Мясом их заманите.
— Девушка в какой кибитке спит?
Во второй с краю, если от реки считать.
— Одна?
— Мать с нею. Но ты не бойся — Амансолтан очень крепко спит!
— Я не боюсь! — сказал Берды. — Справимся с матерью, если нужда придёт.
На вторую ночь после разговора Берды с Узук, трое всадников тихо спешились возле речной вымоины, неподалёку от кибиток Бекмурад-бая. Это был Берды и его неразлучные товарищи — Аллак и Дурды. Клычли на это дело не взяли, чтобы в случае неудачи не навлечь на него гнев Бекмурада.