— Где они скрываются, эти разбойники? — спросила Амансолтан.
— Не знаю… В сторону Бадхыза поехали…
Кыныш-бай пошевелилась и, отвечая на вопрос невестки, с надеждой сказала:
— Может, пусть ходит в девичьей тюбетейке?
— Давайте выйдем, мать Чары, — предложила Амансолтан.
Она помогла старухе подняться, сказала дочери, чтобы та легла отдохнуть. Возле кибитки Кыныш-бай Амансолтан сказала:
— По моему разумению, нельзя ей ходить в девичьей тюбетейке. Даже если эти проклятые её не тронули — всё равно. Как докажешь людям, как закроешь чужие рты?. Косы её поседеют под девичьей тюбетейкой, пока жених найдётся. Пусть уж лучше сватаются к ней как к вдове…
Амансолтан всхлипнула, вытерла рукой катящиеся по щекам слёзы, высморкалась, вытирая пальцы о подол платья.
— Господи милостивый, такую ли судьбу гадала я своему ребёнку? Думала ли я, что цветок моего сердца понюхает безродная собака? Женой не была — вдовой стала! За что, о аллах, посылаешь такое испытание? Чем мы провинились перед тобой?
— А может, подождём с пуренджиком? — неуверенно настаивала Кыныш-бай, на которую несчастье с любимой внучкой подействовало сильнее, чем когда-то смерть младшего сына, павшего от руки Дурды. — Может быть, пришлёт сватов какой-нибудь бедный парень, позарившись на её приданое?
— Не говорите так, мать Чары! Без калыма отдавать нельзя: люди скажут, мол, порченую вещь рады были с рук сбыть. А бедняк откуда калым возьмёт? Вон Джерен уже седые волосинки выдёргивает, дожидаясь, когда Аллак калым заплатит. Да и не отдам я свою дочь за того, кто праха под её ногами не стоит, лучше пусть век одинокой проживёт!
— Проклятый Аллак! — злобно прогудела Кыныш-бай. — Куда он глаза свои бесстыжие прятал, когда шёл на такое богопротивное дело? Всё семя его с корнем выжечь надо!
— На чём решим, мать Чары? — поторопила Амансолтан. — Скоро рассветёт, люди ходить станут, Бекмурад-бай приедет…
— Надевай! — простонала старуха. — О всемогущий и милосердный!.. Надевай пуренджик… Я с тобой тоже пойду — хоть одним глазом взгляну на внучку в девичестве её…
С плачущей девушки сняли тюбетейку с серебряным куполом на макушке, перекинули косы с груди на спину, как положено замужней женщине, на голову надели тяжёлый борык и накинули старенький серый халатик — пуренджик.
Последний шаг, предначертанный аллахом на листьях дерева Судеб для дочери Бекмурад-бая, был сделан в это ясное летнее утро.
Весь день родичей Бекмурад-бая лихорадило нездоровым и тревожным ожиданием. К девушке никого не пускали, она безвыходно сидела в кибитке матери. И стар, и мал только и говорили о случившемся и гадали вразнобой, что же предпримет отец. Угадать было трудно. Сухан Скупой, например, постарался бы сорвать с похитителей солидный куш и на том успокоился бы. Байрамклыч-бай избил бы дочь до полусмерти и не сел за дастархан до тех пор, пока не бросил бы к порогу своей кибитки окровавленные головы обидчиков. Амандурды-бай постарался бы замять дело и поставить всё так, словно ничего и не случалось, а для дочери быстренько нашёл бы уважаемого, солидного жениха. Но как поступит Бекмурад-бай? В нём совмещались жадность Сухана Скупого и его беспринципность, бешеный нрав и непримиримость Байрамклыч-бая, рассудочность и дипломатичность Амандурды-бая. Как поступит он?
Он приехал к вечеру. «Едет! Едет!» — закричали мальчишки и кинулись прятаться по углам, чтобы не попасть ненароком под горячую руку хозяина и владыки.
Бекмурад-бай тяжело слез с фаэтона, качнулся, будто стоял не на земле, иссушенной безводьем до каменной твёрдости, а на зыбком ковре болота, и сбычившись, ни на кого не глядя, прошёл в дом. Амансолтан, завесившая лицо урпунджеком[34], внесла за ним чайник с чаем и завёрнутый в небольшую салфетку чурек.
— Не надо! — сказал Бекмурад-бай. — Уйди!
Он сказал негромко, по столько свирепой тоски было в его голосе, с такой злобой смотрели налитые кровью глаза, что Амансолтан затряслась, уронила чайник и сама не заметила, как выскочила наружу, как очутилась в кибитке свекрови.
— Вах, мать Чары, сегодня проклятый богом день! — выдохнула она. — Пойди на сына своего посмотри — лица на нём нет, на себя не похож, на человека не похож! Смотрит так, что умереть легче, чем взгляд его вынести. Сходи посмотри!
Бекмурад даже не повернул головы на скрип двери. А Кыныш-бай, едва завидев сына, как-то сразу ослабела и заплакала, опустившись на корточки:
— Перед именем твоим склоняюсь, сыночек!.. Склоняюсь перед достоинством твоим, инер мой!.. И имя твоё и достоинство уничтожили, иссушили лицо твоё… Всему народу имя известное — смешали его с чёрным песком, сынок мой!.. О аллах, аллах! Я просила у тебя почёта и достоинства. Зачем ты мне не дал их? Чтобы горше было бесчестие?..