За порогом великая княгиня поклонилась распятию, стоящему сразу за алтарем, дважды размашисто перекрестилась, после чего обошла церковь по кругу, придирчиво осматривая стены и кое-где ковыряя ногтем раствор. Несколько раз хмыкнула, подняла голову:
– Ладно. Будет крыша, закроем штукатуркой.
К алтарю быстренько выбежал священник – упитанный, растрепанный, в коричневой рясе и с большим золоченым крестом на груди. Остановился, кашлянул, торопливо отер рот, огладил рыжую бороду, снова кашлянул и замер, сложив руки на животе. Однако знатная прихожанка вовсе не обратила на него внимания.
– Подождите здесь… – приказала телохранителям Софья Витовтовна, повернула в правое крыло храма, перед одной из дверей остановилась. Сложила ладони на груди, опустив голову. Перекрестилась, вошла в часовню. Притворила дверь за собой.
Здесь, в крохотной сумрачной комнате с маленькими окнами, стены были ровно оштукатурены и выбелены, на полу лежал вязаный коврик, стояло два подсвечника, а на стене висело темно-красное распятие из мореного дуба, похожее на огромный отпечаток куриной лапы[7].
Великая княгиня остановилась перед ним, перекрестилась, склонила голову. Немного выждала и через левое плечо воровато покосилась на входную дверь…
Как раз в эти самые минуты князь Звенигородский, уже вернувшийся на свое подворье, избавлялся от доспехов. Сиречь – стоял перед полированным серебряным овалом, расставив руки в стороны, и дожидался, пока холопы расстегнут крючки на правом боку бахтерца.
Самостоятельно снять полуторапудовую броню из перекрывающих друг друга стальных пластинок воин, конечно же, мог. Однако сие занятие было не самым простым и не самым быстрым. Справляться с тяжелым железом втроем получалось куда как сподручнее.
Шлем стальной с бармицей да подшлемник. Опосля бахтерец, затем толстый стеганый поддоспешник. Сапоги, пухлые меховые штаны. Последней слуги сняли с хозяина длинную, до колен, серую полотняную рубаху.
– О-о, блаженство! – с явным облегчением выдохнул Юрий Дмитриевич, оставшийся в одном лишь шелковом исподнем. – Невесомым себя ощущаю, ровно пушинка тополиная. Так бы птичкой небесной к облакам и вспорхнул!
Князь Звенигородский слегка подпрыгнул, словно бы и вправду собирался оторваться от пола…
Взлететь получилось совсем невысоко – однако ощущения мужчины, скинувшего с себя больше двух пудов брони, оказались совершенно другими. Он фыркнул и опасливо пригнулся:
– Чегой-то, Плечо, потолки-то у меня в светелке больно низкие! Как бы голову не зашибить!
– Коли боязно, княже, войлоком обить можно, – невозмутимо посоветовал пожилой слуга. Совсем седая голова с хорошо заметной вмятиной слева от макушки и пара шрамов прямо на горле выдавали в нем бывшего ратника, а левое плечо, заметно возвышавшееся над правым, подсказывало, откуда у старого холопа взялось его прозвище. Слуга тщательно осмотрел шлем, прежде чем передать его молодым подворникам, повернулся к князю: – А можно персидский ковер подшить. Самый пушистый.
– Зашибусь, тогда и обошьем, – решил князь и скомандовал: – Воды!
– Дык в бане вода-то, княже! Не здесь же полы поливать… – Не найдя повреждений на подшлемнике, Плечо отдал его отрокам, повелительно махнул рукой, и те унесли броню из светелки.
– Дык пойдем! – хлопнул его по груди воевода и стремглав выскочил за дверь.
Стремительным шагом Юрий Дмитриевич промчался по коридорам, выскочил через кухонную дверь, пересек двор, забежал в жарко натопленную баню. Черпнул большим ковшом в шайку холодной воды, горячей, перемешал рукой, вскинул над головой, опрокинул на потное тело:
– Хорошо!
Снова черпнул, смешал, опрокинул на себя.
– Может, все же попаришься, княже? – пожилой слуга был уже здесь. – Нормально, до косточек, дочиста!
– Успею, Плечо! – отмахнулся Юрий Дмитриевич. – Перво-наперво надобно Господу помолиться, за победу великую Всевышнего поблагодарить, службу отстоять. А уж потом всем прочим заниматься.
– Тогда хоть щелоком оботрись, – посоветовал холоп и протянул хозяину уже влажную мочалку.
Князь послушался, наскоро помазался мыльной жижей, дважды окатился, выбежал в предбанник. Здесь его уже ждало чистое исподнее, портки из темно-зеленого бархата, а также подбитая горностаем замшевая ферязь без рукавов и парчовый берет с самоцветной брошкой. Наряд, понятно, не для бедняка; однако для брата правителя великой державы – более чем скромный. Поверх сего Юрий Дмитриевич накинул совсем уже неброский коричневый суконный плащ. Опоясался, огладил сумку на боку и рукояти двух ножей.