– Полагаю, это дело может решиться залогом? – отрывисто спросил Хэмпден.
– При определенных условиях, сэр, – сказал инспектор. – Я должен буду предъявить вам официальное обвинение, а вы должны будете пообещать, что больше не будете принимать никакого участия в этом преступлении.
Хэмпден с готовностью пообещал это. Он выполнил свою часть работы так, что остальное не имело значения. Сейчас он выглядел усталым и изможденным, что и следовало ожидать, ведь он просидел всю ночь с несколькими десятками представителей трудового коллектива, планируя это мероприятие. Он сделал по этому поводу ремарку Фишеру, который стоял рядом, мысленно фотографируя великое событие.
Затем он нетерпеливо подошел к Хэмпдену.
– Мне нужны все подробности, – сказал он. – Я не был настолько глуп, чтобы считать, что все произошло спонтанно. Вы, должно быть, работали как лошадь.
– Так и есть, – признал Хэмпден. – Дело в том, что опасности, которые могут подстерегать лондонцев, давно стали моим любимым предметом исследования. И когда наступает такая вещь, будь то голод, наводнение или арктическая зима, мы непременно оказываемся под прицелом жадного капиталиста. И я знал, что правительство будет бессильно. Топливо, или его нехватка, было одной из самых первых идей, которые пришли мне в голову. Я выяснил, где хранятся большие запасы, и довольно точно определил, каковы нормальные складские резервы. Я закрепил эти цифры в памяти. Вы можете себе представить, насколько они были полезны прошлой ночью. В этой организованной толпе около двухсот представителей профсоюзов, и каждый из них точно знает, куда идти. Не будет ни толчеи, ни беспорядков, ни путаницы. И до наступления темноты каждый получит свой уголь.
Фишер следил за происходящим с глубочайшим интересом.
– Значит, вы собираетесь предоставить все остальное своим лейтенантам?" – спросил он.
– Обязательно. Через несколько минут я отправлюсь на Боу-стрит. Подстрекательство к грабежу, знаете ли. Не стоит беспокоиться – сотня человек здесь готовы внести за меня залог. На вашем месте я бы уже был где-то в районе Кингс-Кросс.
Фишер кивнул и подмигнул, укутываясь в свою дубленку. На нем была пара причудливых старых кавалерийских сапог, верхняя часть которых была набита ватой. Его голову и уши закрывал большой шерстяной капюшон, такой, какие носят старые горские женщины. Было много законодателей, одетых точно так же, но никто не смеялся, и никто, казалось, ничуть не уловил юмора ситуации.
– Пойдемте, – сказал Фишер Гофу, который пытался согреть кончик своего носа большой сигарой. "Жаль тратить весь этот альбом копий на газету, которая не будет издаваться массовым тиражом.
– Что может иметь тираж в такой мороз? – прорычал Гоф. – Как здесь пустынно! Страшно подумать, что человек может упасть на Трафальгарской площади среди бела дня и умереть от переохлаждения, но это так. Повесьте меня, если одиночество не действует мне на нервы.
Гоф задрожал, поплотнее натянув на себя овчину.
– Это становится кошмаром, – сказал он. – Скоро мы будем удирать от белых медведей. Мне не хватает атмосферы общительности. Давайте двигаться в том направлении, где находятся друзья Хэмпдена.
VI
Тем временем огромная толпа лондонских рабочих неуклонно продвигалась на север. Сотни телег были без колес, что, конечно, мешало продвижению, но в конечном счете экономило время, так как в каждой телеге было до дюжины человек, учитывая, что все соседи работали по принципу кооперации.
Постепенно строй начал дробиться и разворачиваться в определенных направлениях. Это стало похоже на армию, марширующую к заданным точкам по десятку или даже более проспектов. Было хорошо заметно, что среди этой толпы было несколько сотен человек, которые точно знали, куда идти, и у которых были инструкции относительно определенных целей.
Теперь они расходились во всех направлениях, спокойно, уверенно и решительно, охватывая широкую территорию от Каледониан-роуд до Юстона и от Финсбери-парка до Кингс-Кросс. Они шли так спокойно и организованно, что были слышны только хруст снега и тяжелое дыхание.
Возле Юстонского вокзала были встречены первые признаки противодействия. Восемьдесят полицейских преградили путь. Толпа сомкнулась. Здесь не было разгоряченной крови, лишь мрачная решимость с примесью сардонического юмора. Голову или две проломили ударами палок, но шансов было слишком мало. Через пять минут вся группа констеблей была разоружена, закована в наручники и уведена с собой в качестве почетных военнопленных. Возможно, их симпатии были на стороне толпы, потому что они не устроили ничего похожего на хорошую драку, как это обычно бывает.