Мне, дети, повезло. Удача всегда приходит неожиданно. В самый разгар бедствия вдруг засветится луч надежды. Во мраке вспыхнет свет. Моряк чувствителен к малейшим изменениям погоды, а я моряк и сразу это понял. Аллах все-таки не покинул меня. Ветер переменился и начал стихать. Я почувствовал это лицом, грудью, губами, глазами, почувствовал по скорости «Аль-Гиза» подо мной. Надежда крепла в моей душе. Напрягая зрение, я пытался увидеть берег, понять, где я, далеко ли еще до устья.
Время теперь работало на меня. Чем позже я попаду в бушующее устье, тем лучше. Теперь я мог как-то притормозить «Аль-Гиз», он стал лучше слушаться меня. Но если с ходу остановить локомотив, столкновение между вагонами, которые он тащит, неизбежно. Кто этого на транспорте не знает? Если ветер вдруг переменится, а поток будет нестись с той же скоростью, это мне поможет постепенно уйти в сторону, совершая медленные зигзагообразные маневры, всячески сбивать скорость, пока нас не вынесет к устью.
Река здесь широкая, можно маневрировать. Скорость течения снижалась, уменьшалась и ярость волн, поэтому столкновение с морем было не таким мощным. Толчок был сильный, но «Аль-Гиз» остался на плаву, довольно благополучно спустились в море и все другие суда, привязанные к нему. Я продержался на «Аль-Гизе» до утра. А тем временем шторм стих. О случившемся узнали в ближайшем порту, слухи поднялись и по речным портам, а владельцы пароходов и барж спустились вниз, добрались до «Аль-Гиза», и на этом кончилась моя миссия».
— Ну а что потом?
— Потом? Я простился с рекой, вернулся на море.
— Оставить реку после такого сражения, после такой победы?
— Когда-нибудь это все равно нужно было сделать. Я моряк. Жить и работать на море — в этом есть что-то особенное. Не всякому дано это чувствовать. Как объяснить вам?
— Ты просто испугался реки?
— Пусть будет так. Но если хотите знать правду, я почувствовал к ней отвращение. Мне не хотелось умереть в ее мутных, глинистых водах… Совсем другое дело — синие воды моря. И потом, что такое река по сравнению с морем? Русло руки узкое, грязное, вероломное. Это лиса, иначе ее не назовешь, а я не люблю лис. Море совсем другое: широкое, чистое, необъятное! Ты отдаешься ему и говоришь: возьми меня в свой мир, далеко, до самого горизонта, допусти на свое дно, устланное кораллами, пусти меня к своим русалкам, некогда очаровавшим самого Соломона.
— Но после этого случая ты чуть было не стал капитаном.
— Лучше быть матросом в море, чем капитаном на реке…
— Но у тебя ведь нет ничего, даже рыбацкой шлюпки…
— Ну и что? У меня есть море, оно мое царство.
— У моря нет хозяина.
— И потому все мы его хозяева.
— Ты фантазер.
— Возможно. Но меня хоть радует, что у богачей нет власти над морем…
— Им хватает власти на суше.
— За это я их и ненавижу…
— А они плюют на тебя и на твою ненависть.
— Пусть так. Я это знаю. Все равно ненавижу, ненавижу их, будто сам, как поденщик, гну спину на их землях.
— А те, кто им служит, так же ненавидят их, как ты?
— Пойдите на сушу — и узнаете. Я жил там. Правда, я был на реке. Но на ее берегах я многое видел и слышал. Эх, сколько же я видел там нищеты и гнета!
— В море тоже есть бедные и угнетенные. Да и слуги тоже. Мы, например. Разве ты не такой, как мы?
— Да, я живу среди вас и знаю нашу жизнь. Поэтому и думаю об этом.
— А что проку от твоих дум?
— Не знаю, но не думать я не могу. Думать необходимо…
— Тем, кто умеет читать и писать.
— Всем надо…
— Нет, только тем, кто читает и пишет.
— Всем, кроме животных, конечно…
— А животные не думают?
— Думают по-своему…
Слышавшие этот разговор вздохнули: «Если бы Салех умел читать!» А другие добавили: «Что и говорить, во всем квартале нет ни одного, кто умел бы читать… Школы — не для нас, только для детей богачей».
Салех сказал:
— Нужно, чтобы в квартале была школа. Я хочу, чтобы мои дети учились. Наши дети будут учиться, а их дети — они будут знать еще больше… Каждый новый день должен быть лучше, чем тот, что прожит. Война не может продолжаться вечно.
Присутствующие привстали:
— Твоими бы устами да мед пить. А что после этого?
Неожиданно загорался уголек надежды. Простые, бесхитростные слова Салеха разжигали огонь, он словно раздувал тлеющие искры в сердцах людей, знал, как освободить их сердца от пепла безысходности. За это его и любили. Квартал, в котором он жил, несмотря на всю нищету, а может быть, именно поэтому, любил тех, кто стойко сопротивлялся жизненным невзгодам, в чем бы ни выражалось это сопротивление, одаривая таких мужчин, как Салех, своим восхищением и доверием… Разные есть мерила мужества, но общим мерилом его во всем мире считается храброе сердце. В бедных кварталах мужество проверяется в двух делах: в отражении нападений со стороны других кварталов и в отсутствии страха перед правительственными чиновниками. В груди Салеха билось именно такое сердце — храброе, великодушное, благородное.