Саид бесцельно брел по побережью в этот поздний час. Какое наслаждение вкушает путник, оказавшись в царстве тьмы и безмолвных вод? Какое чувство охватывает его, когда он отпечатывает свой след на вязком песке? Какую печаль он убаюкивает под далекой звездой, сверкающей в бездонном куполе? Легкий ветерок ласкает лицо, вдали застыла одинокая лодка рыбака, лениво мигает маяк. Отовсюду слышится шепот волшебных живых существ.
Он сказал себе: «Там ждет тебя твоя госпожа».
Он с грустью подумал: «Прошлой ночью русалка так и не появилась».
Саид вспомнил слова из песни Фейруз: «О Мария, явившаяся из морских пучин». Эта песня напомнила ему, как лунной летней ночью из моря вышла русалка и они молча сидели на песке. Их молчание было красноречивее любых слов. Она светилась холодной неземной красотой, а он лихорадочно кусал губы, сдерживая сжигавшую его страсть.
Он с грустью подумал: «Ничего не поделаешь… вот и меня настигло проклятие моря. Проклятие, доставшееся мне в наследство от отца».
Он продолжал идти на север, не оглядываясь назад и насвистывая старую песню. Его душа скитальца гналась за тенью призрачного счастья.
«Я был первенцем, отец любил меня больше других своих детей. Наш дом в Мерсине представлял собой деревянную двухкомнатную хижину с разбитым перед ней небольшим садиком, за которым ухаживала мать. Она посадила в нем цветы, кое-какие овощи и подсолнухи. В дальнем углу сада стояла маленькая жестяная конура для собаки Рахбар; я был ей другом, она мне — сторожем. Мы были дружны той особой дружбой, какая обычно связывает детей и домашних животных. Я, пожалуй, любил ее даже больше, чем себя, и нередко отдавал ей сладости, которыми угощала меня мать. Собака тосковала по мне, когда я отлучался из дома, и безмерно радовалась моему возвращению. Она бежала мне навстречу, прыгала вокруг меня, весело виляя хвостом, обнюхивала мои ноги. Если я выходил из дома ночью, она бежала впереди, поминутно возвращалась, вертелась около меня, то ли указывая мне дорогу, то ли пытаясь уберечь меня от невидимых врагов. Она лаяла на всех, кто приближался ко мне, угрожающе рычала на посторонних людей, которые приходили к нам в дом.
Мать моя была высокой, стройной женщиной с круглым, почти белокожим лицом, добрыми карими глазами и копной густых волос. Говорила она не спеша, спокойным тоном и почти никогда не жаловалась на свою долю. Роль хозяйки дома не тяготила ее, она не сетовала на свою судьбу: готовила пищу, хлопотала по хозяйству, рожала и воспитывала детей. Она была довольна своим молчаливым, всеми уважаемым мужем. Смеялся он редко, но его нельзя было назвать угрюмым человеком, просто он проявлял сдержанность в выражении своих чувств. Я восхищался его силой, слава о которой гремела на весь квартал. Я гордился отцом и от этого чувствовал себя сильнее и увереннее, стремясь во всем походить на него. Я отчаяннее всех дрался во время потасовок, которые то и дело вспыхивали между ребятами нашего квартала и подростками соседних кварталов, особенно турецких.
В присутствии отца я держался скромно, с сыновней почтительностью. Когда он что-нибудь рассказывал, я с жадностью ловил каждое его слово и готов был часами слушать его истории. Он рассказывал о море, о работе в порту, о конфликтах рабочих с предпринимателями. Отец пользовался большим авторитетом, и, как правило, в спорах все прислушивались к его мнению.
В тот день, когда он проявил себя настоящим героем, спасая суда и баржи на реке, весь квартал гудел как улей. Портовые рабочие, докеры, моряки пришли к нам, чтобы поздравить его с победой над стихией. Они восхищались его храбростью, силой и смекалкой, снова и снова просили его описать все в подробностях. Отец нехотя соглашался и, немного поворчав, принимался рассказывать все с самого начала. В эти минуты я чувствовал себя на седьмом небе от счастья и мне начинало казаться, что я сам участвовал в событиях и прошел через все испытания, выдержав схватку с ураганом.
Когда отца арестовали после столкновений с турками, мать сильно горевала, но не проронила ни единой слезы. Он запретил ей обращаться за помощью к начальнику порта и попросил лишь приносить ему раз в неделю чистую одежду и немного еды. Прошло несколько месяцев, прежде чем мать разрешила мне сопровождать ее. За день до свидания она отправила меня в парикмахерскую постричься, потом искупала меня и дала чистую одежду. «Смотри не плачь при нем, — сказала она, — как ни горько тебе будет видеть его за решеткой, не показывай своей слабости, ты же мужчина. И скажи ему громко, чтобы слышали другие узники, что мы живем хорошо и ждем его возвращения. Ты все понял?» «Да, мама, — ответил я. — Я буду держать себя достойно, как подобает сыну Салеха Хаззума. Тебе не придется краснеть за меня».