И вновь тлеющие угли ненависти к властям вспыхнули костром. Весьма кстати: я нуждался в этом чувстве. Ненависть к врагу — внутреннее горючее. Моему телу нужно было такое горючее. Отец мой боролся с властями как мог. И пал в этой битве. И наш квартал не забывает моего отца, но квартал сейчас ничего не может сделать. Он голоден и бессилен. Моряки лишились крова. Они поплатились за ту демонстрацию, когда требовали хлеба. Франция не признает за голодными права заявлять о том, что они голодны. Она хочет, чтобы они погибали молча!
Я снова стал нырять. Я был молод, тело повиновалось мне. Немного отдохну — и снова готов уйти под воду. Жаркое солнце оживляет меня, тепло возвращает мне активность и равновесие. Кто-то принес бутылку воды, дал мне выпить немного. Я попросил еще, но он больше не дал. На берегу теперь было много людей. Некоторые — из моего квартала, другие увидели скопище и прибежали узнать, что здесь происходит. Прибыл и полицейский патруль, стал спрашивать. Люди сказали, что в пароходе утонувший, но полицейские не обратили на это внимания. Так и ушли, не ударив палец о палец. Возможно, не поверили, а может быть, это их не касалось, не входило в их обязанности. Может быть, доложат куда надо. Власти в таких случаях не спешат вмешаться. Ну что ж, тем лучше, значит, у меня есть еще время.
Первый трюм я обследовал весь, до последнего закоулка. Это был большой трюм. Возможно, самый большой на пароходе. Никаких следов отца. В полдень моряки принесли еду, и я перекусил. Солнце было в зените. Я спешил воспользоваться тем, что лучи, падая почти вертикально, проникали глубоко, облегчали поиски. У меня появился хороший помощник. Нырять и выходить на поверхность намного легче. Некоторые моряки тоже стали нырять. Так я невольно возглавил небольшой отряд. Я попытался было отговорить товарищей, но они не согласились и продолжали нырять. Конечно, это радовало меня, придало мне смелости и силы. Мы условились, что они будут искать неподалеку от люка. Все дружно принялись за дело. Когда человек работает не один, у него работа идет по-другому. Воодушевление охватило нас. Мы почти забыли об опасности. Мы ныряли один за другим, так что можно было подумать, что мы соревнуемся в нырянии. Но времени прошло много, а тело мы так и не нашли.
Я был в отчаянии. Я уже проверил почти все отсеки парохода. Куда девалось тело, если отец действительно утонул в этом пароходе? Где он? На берегу моряки прочесали все побережье и ничего не нашли. Коршуны тоже не появлялись. Никаких следов ни внутри парохода, ни вне его. Так куда же подевался отец?
Я вспомнил, что говорили моряки утром. Появилась надежда. Ложная. И все же я ухватился за эту надежду, жил ею. Я подумал, что отец мог покинуть пароход незаметно, втайне от своих товарищей. Нырнул, но не спустился в трюм, а уплыл в другое место — к другому судну, заранее договорившись с моряками о побеге. Если было именно так, значит, он спасен. Отец прекрасный пловец, ему ничего не стоит преодолеть большие расстояния в море, и если какое-нибудь судно ожидало его, он, безусловно, доплыл до него и уехал на нем… О господи! Как я был бы рад, если бы мой отец действительно уехал!
Сердце забилось, когда я подумал, что могло случиться именно так. Это значит, что он заранее составил план, как улизнуть от властей, осуществил его. Даже бывшие с ним товарищи-моряки не догадались о его замысле. Он всех обманул. А пароход этот — лишь предлог. Извлечение бидонов с горючим — всего-навсего дымовая завеса… Мой отец не умер… И я чуть не вскрикнул: мой отец не умер! — если бы моряк не прервал меня вопросом:
— А теперь?
— Что — теперь?
— Будем продолжать или вернемся на берег?
— Не знаю.
Другой моряк проговорил задумчиво:
— Мы искали во всех трюмах, но не нашли никаких следов.
— Если он утонул здесь, то какой-нибудь след оставил бы… Не могу поверить, что он утонул.
— Тогда куда он исчез?
— В этом-то и вся загадка.
Я подумал: «Да, это загадка. Отец никогда ни от кого не таился, действовал смело и открыто, но обстоятельства вынудили его скрыться. За ним охотились, власти назначили за его голову награду, а отец не из тех, кто покорится и сдастся без сопротивления. Похоже, он решил драться! Бежал из Искандеруна в другую страну. Может, вернулся в Мерсин, уехал в Александрию. В пароходе его нет. И это хорошо, это позволяет надеяться и ждать от отца какого-нибудь известия.
Но я вдруг усомнился в своих выводах. Отец не мог уехать, не предупредив нас. С гор он посылал нам вести, так или иначе сообщал нам о себе. Не мог он под видом помощи беднякам готовить себе побег. Когда он покинул свое убежище в горах, чтобы спасти квартал от голода, он легко мог скрыться в первый же день. Почему же он продолжал нырять и извлекать бидоны с горючим в течение стольких дней? И если он скрылся с парохода голый, то он, в конце концов, мог обойтись и без этого парохода. Мог бы спуститься с гор в любом месте подальше от порта, доплыть до судна, на котором рассчитывал уехать. Нет, отец неспособен на обман. Он знает моряков, доверяет им. Он сказал бы по меньшей мере одному из них, сел бы к нему в фелюгу в каком-нибудь месте, обманул бы береговую охрану и убежал бы от опасности. Все говорит о том, что он здесь, на этом пароходе, и нам остается одно: искать его и искать. И я снова должен рисковать.